— Ты… Ты… — Викки тяжело дышит, встряхивает руками, будто пытаясь ими меня от себя оттолкнуть.

Нужный эпитет у неё не особенно подбирается.

— Наглец? Извращенец? Озабоченный? — ухмыляюсь я, подсказывая.

Озабоченный ею. Да — это мой диагноз.

— Гребаный псих! — отчаянно рявкает Викки, отступая от меня еще на шаг. — Ты… Как ты вообще посмел?!

— А разве ты оставила мне выбор? — я поднимаю брови, замечая, как наливаются алым яростные пятна на шее у Викки. — И потом, неужели тебе не понравилась моя маленькая провокация, дорогая? Такой стон… Я с большим трудом не зашел дальше.

Этих красных пятен становится на светлой коже Викки все больше.

Рванет…

Еще чуть-чуть и рванет.

— Понравилось? — Викки цедит это свистящим шепотом. — Да, дорогой, мне безумно понравилось. Позволь, я подробнее поделюсь с тобой впечатлениями?

Каюсь — я увлекся. Зрелище разгневанной Викки — это как извержение вулкана, удивительно завораживающе, совершенно смертоносно и абсолютно в своей удивительной красоте. Невозможно оторвать глаза и заметить хоть что-то.

По-крайней мере, когда она успела снять туфлю — я не заметил. До той самой поры пока острый каблук, пущенный с размаха, не врезался мне чуть пониже ключиц.

Резко…

От второй туфли метко пущенной мне в голову пришлось уже уворачиваться. Иначе быть мне на суде во вторник с прекрасным фингалом от подошвы.

Ну, или с выбитым глазом.

Интересно, Машутка бы оценила папу-пирата?

Какая же все-таки жалость, что пока она со мной не разговаривает.

А тех трех слов, что она мне сказала «на прощанье» в тот единственный раз, когда взяла трубку —  лично мне хватит на то, чтобы как-нибудь качественно и насмерть отравиться.

Две туфли, одна из которых пролетела мимо цели — это не все.

Викки никогда не удовлетворялась малой кровью. И в этот раз отступать приходится уже мне. За мой рабочий стол — увы, неверный маневр. На нем полно всякой рабочей мелочевки, от степлера и до имиджевых фиговин.