– Я говорю, что не знаю, Энджи. Это правда.
– Но ты мог бы выяснить, если бы захотел?
Снова пауза.
– Не знаю. Если бы и мог, то не уверен, что стал бы это делать.
– Спасибо. До свидания, Хилтон.
– До свидания, Энджи.
Той ночью она сидела в темноте, наблюдая за танцем блох на освещённом песке. Сидела и думала о Бригитте и её предостережении, о наркотике в кармане парки и о движке в аптечке. Думала о киберпространстве и о том печальном тюремном ощущении, какое она испытала с «Оно-Сендаи», ощущении, таком далёком от свободы лоа. Думала о снах незнакомки, о свивающихся в лабиринт коридорах, о приглушённых тонах древнего ковра… Старик, голова из драгоценных камней, напряжённое лицо с зеркалами вместо глаз… И голый, продуваемый ветрами пляж в темноте.
Другой пляж, не в Малибу.
И где-то в сумерках калифорнийского утра, за несколько часов до рассвета, среди коридоров, галерей, лиц, обрывков разговоров, которые она помнила лишь отчасти, проснувшись и увидев белый туман, окутавший окна хозяйской спальни, она вдруг поняла, что вырвала из сна что-то очень важное и унесла это важное с собой за границу яви.
Перекатившись на бок, порылась в ящике тумбочки. Нашла ручку «порше», подарок каких-то ассистентов, и нацарапала драгоценные буквы на глянцевой обложке итальянского журнала мод:
– Вызови Континьюити[7], – приказала она дому за третьей чашкой кофе.
– Здравствуй, Энджи, – сказал Континьюити.
– Была одна плёнка с орбиты, мы засняли её два года назад. Яхта бельгийца… – Она глотнула остывающий кофе. – Как называлось то место, куда он хотел меня отвезти? Робин тогда ещё решил, что это дешёвка.
– Фрисайд, – сказала экспертная система.
– Кто из наших там работал?
– Тэлли Ишэм записала на Фрисайде девять эпизодов.
– Для неё это была не дешёвка?
– Это было пятнадцать лет назад. В то время Фрисайд был в моде.
– Достань для меня эти эпизоды.
– Сделано.