Мы кончили работу в 10 утра, и из кубочной Иваныч повел меня на другой конец двора, где здоровенный мужик раскалывал колуном пополам толстенные чурбаки Дров.
— Тимоша, заместо Василия еще никого не нашел?
— Нет еще… Сашку хотел звать, да уж очень озорной… Больше никого нет, все кволые…
— А вот парнято, возьми… Здоровенный…
— Дело… Так вали!
Я удивленно посмотрел, а старик и поясняет:
— Дровато колоть умеешь?
— Ну еще бы, — отвечаю.
— Так вот и работай с ним… Часа три работы в день… И здоров будешь, работа на дворе, а то в казарме пропадешь.
— Спасибо, это мне по руке… Взял колун и расшиб несколько самых крупных суковатых кругляков.
— Спасибо!
— Пятнадцать в месяц, — предложил Тимоша. Это был у меня второй день на заводе.
Тимошу я полюбил. Он костромич. Случайно попал на завод, и ему посчастливилось не попасть в кубочную, а сделаться истопником. И с нимто я проработал зиму колкой и возкой дров, что меня положительно спасло.
Тимоша думал прожить зиму на заводе, а весной с первым пароходом уехать в Рыбинск крючничать. Он одинокий бобыль, молодой, красивый и сильный. Дома одна старухамать и бедная избенка, а заветная мечта его была — заработать двести рублей, обстроиться и жениться на работнице богатого соседа, с которой они давно сговорились.
Работа закипела — за себя и старика кубики режу, а с Тимошей дрова колем и возим на салазках на двенадцать печей для литейщиков. Сперва болели все кости, а через неделю втянулся, окреп и на зависть злюке Вороне ел за пятерых, а старик Иваныч уступал мне свой стакан водки: он не пил ничего. Так и потекли однообразно день за днем. Дело подходило к весне. Иваныч стал чаще кашлять, припадки, колики повторялись, он задыхался и жаловался, что «нутро болит». Его землистое лицо почернело, както жутко загорались иногда глубокие глаза в черных впадинах…
И за все время он не сказал почти ни с кем ни слова, ни на что не отзывался. Драка ли в казарме, пьянство ли, а. он как не его дело, лежит и молчит.
Мы разговаривали только о текущем, не заглядывая друг другу в прошлое. Любил он только сказки слушать — у нас сказочник был, бродяжка неведомый. Суслик звать. Кто он — никому было неизвестно, да и никто не интересовался этим: Суслик да Суслик.
Бывалый человек этот старик Суслик — и тоже, кроме сказок, живого слова не добьешься. А зато как рассказывал! Старуюпрестарую сказку, ну хоть о БабеЯге расскажет, а выходит чтото новое. Чегочего тут не приплетет он.
— Суслик, а ты бывальщинку скажи.
— Ладно, про что тебе бывальщинку.