Откликов последовало много. Кюи восторженно писал в «Санкт-Петербургских ведомостях»: «„Садко”, музыкальная былина Корсакова, исполненная в седьмом концерте Русского музыкального общества,— есть самое удачное, оригинальное и самобытное произведение из всего написанного Корсаковым». Критик отмечал «самый тонкий вкус, чувство красивых тональностей и гармоний, изящнейшую инструментовку... легкость, свежесть, и вдохновенность мысли». «Талант Корсакова зреет и крепнет быстро»,— утверждал он. С этим соглашались все.
«О замечательном таланте г. Римского-Корсакова к оркестровому колориту было говорено у нас по случаю его фантазии на сербские песни. То же самое должно сказать и о новом его произведении: «Садко — музыкальная былина». Что тут в звуках оркестра бездна не только общеславянского, но истинно русского, что музыкальная «палитра» автора искрится своеобразным, самобытным богатством, это — несомненно». Так писал в журнале «Музыка и театр» Серов. Даже неблагожелательно настроенный критик газеты «Голос» А. Фаминцын вынужден был признать, что «со своим талантом и теперь уже приобретенным умением инструментовать» молодой композитор «сможет уйти далеко».
Счастливой была мысль Мусоргского дать сюжет о Садко Римскому-Корсакову! Этот сюжет удивительно подходил его творческой натуре. В нем Римский-Корсаков нашел то, что позже многие годы манило и волновало его воображение. Морская стихия! Он видел ее на разных широтах, в разное время года, в различных состояниях. И через все его творчество пройдет тема моря. Мир русской древности, мир сказки, фантастики тоже привлекал композитора с юности. Наконец, тема народного искусства, образ народного музыканта, чей творческий дар обладает могучей способностью повелевать стихиями и будит к прекрасному души людские, также близка композитору. Все это покоряет слушателей чуть ли не в каждом сочинении Римского-Корсакова.
Да, «музыкальная былина» явилась первым истинно корсаковским произведением. Не случайно много позже композитор вернулся к нему. Через тридцать лет он создал оперу «Садко», использовав тот же сюжет и музыку, написанную в юношеские годы.
«Композитор, ищущий неизвестности» — так первое время после прихода в кружок называл себя скромный и остроумный Бородин. Однако по мере того, как число сочинений Александра Порфирьевича увеличивалось, росла и его известность.
И в области химии он стал крупным специалистом, приобрел большой авторитет. Химия была основной профессией Бородина, делом жизни. Но не менее важна была для него и музыка. И приходилось разрываться на две части.
Далеко не всегда удавалось регулярно заниматься композицией. «Музыка спит; жертвенник Аполлону погас; зола на нем остыла; музы плачут, около них урны наполнились слезами, слезы текут через край, сливаются в ручей, ручей журчит и с грустью повествует об охлаждении моем к искусству на сегодня»,— шутливо писал однажды Бородин Балакиреву.
Друзья-музыканты огорчались. «...Наши музикусы меня все ругают, что я не занимаюсь делом и что не брошу глупостей, то есть лабораторных занятий и пр. Чудаки! Они серьезно думают, что кроме музыки не может и не должно быть другого серьезного дела у меня»,— делился Бородин с женой.
Состояние здоровья вынуждало Екатерину Сергеевну подолгу жить вне Петербурга. Муж писал ей часто, подробно рассказывал о новостях.
Его письма знакомят с интересными фактами повседневной жизни химика-музыканта, раскрывают своеобразные черты его натуры. Бородин всегда бодр, часто шутит. Ему свойственно облекать в шутливую форму и серьезное, и смешное. Он почти всегда в хорошем настроении. Особенно — если удалось, оторвавшись от исследований, лекций, лабораторных работ, посидеть за роялем.
Как-то в свободный день он с утра отправился к Римскому-Корсакову на 15-ю линию Васильевского острова. Увидев товарища, тот начал хлопотать, накрывать на стол. «Длинный, в партикулярной жилетке, неловкий и весь сияющий от радости, он размахивал руками, кричал, заваривал чай, раздувал самовар и наливал»,— живо описывал встречу Бородин.
Сели играть. Сначала играли фуги Баха, потом романс Римского-Корсакова «В царство розы и вина приди», посвященный Е. С. Протопоповой. Далее Александр Порфирьевич сыграл отрывки из симфонии, над которой работал. Затем последовали другие сочинения, и увлеченные друзья забыли о времени... «Слышу, бьют часы,— рассказывал Бородин.— Считаю — раз, два, три, четыре! Это с половины десятого-то! А между музыкою мы не забывали пропускать чаи и усидели вдвоем — два самовара! Я давно так всласть не музицировал и не пил так много чаю».
Редко выдавались счастливые дни, когда можно было отдаться музыке, творчеству. Но они приносили бесценные результаты — в эти дни рождались произведения, прославившие Бородина как композитора-классика.
Во второй половине 60-х годов композитор создал ряд великолепных вокальных произведений. Их справедливо относят к числу лучших в камерно-вокальном творчестве Бородина. Пьесы написаны уверенной рукой, глубоко оригинальны и по музыке и по тексту. В них проявился характерный почерк автора.
Как и Мусоргский, Бородин подчас выступал одновременно и композитором, и поэтом. Он совмещал эти две роли, чтобы полнее и ярче раскрыть народные образы своих сочинений. В то же время эти образы у обоих гениальных музыкантов были глубоко различны, ибо различны были их творческие индивидуальности.
Бородина не привлекали трагедийные сюжеты, он не стал певцом угнетенных, обездоленных, в его произведениях нет психологических зарисовок шекспировского типа. Для музыки Бородина характерен богатырский размах, его герои — натуры широкие, цельные и чистые. Его народные образы сродни персонажам русского эпоса.
Замечательной народно-эпической картиной явилась «Песня темного леса» Бородина, сочиненная в Петербурге в 1868 году.
Ее открывают скупые суровые фразы рояля в глубоких басах. Уже в них ощущается дыхание какой-то могучей первобытной силы. С той же мелодией вступает голос:
Кажется, что не певец поет, а сам темный лес гудит и этим таинственным гулом повествует о происходившем в далекие века. Размерен, нетороплив сказ. Весомо каждое слово. Каждый звук поддержан аккордом аккомпанемента. Все незыблемо.
Но где-то в недрах зарождается движение. Слышны его глухие и все же могучие отголоски. Неспешно, но неумолимо нарастает напряжение. И вот выплеснулась вольная стихийная сила и крушит все преграды, неудержимая, грозная и прекрасная: