Круг значимых отношений с другими людьми у изучаемых личностей существенно сужен, если, конечно, они не являются постоянными членами организованных преступных групп. Естественна поэтому недостаточность обычного человеческого тепла в отношениях с окружающими, отсутствие способности к идентификации с ними и сопереживанию. Они смутно ощущают, что их состояние специфично, что, скорее всего, никто не может их понять. Все психологическое пространство вокруг представляется безжизненным, а поэтому самые жестокие поступки не выглядят чем-то особенным, выходящим из будничного ряда. Безжизненность означает разрыв связей с видимым миром и усиление тяготения к смерти, что, в частности, находит выражение в самоубийствах, характерных для некрофильских убийц. Как уже отмечалось в разделе об убийцах, которые предположительно являются некрофильскими личностями, среди них почти вдвое больше лиц, которые предпринимали суицидальные попытки.

Переживают ли необычные чувства некрофильские личности из-за своих весьма специфических влечений и желаний, в связи с ощущением или даже пониманием своих отличий от других людей? Как представляется, этого чаще всего не происходит, поскольку некрофильские особенности появляются у них не одномоментно, не вдруг, а развиваются вместе с ними с детских лет, с формированием их личности — спонтанно, имманентно, неразрывно. Однако их чувства и переживания необычны в том смысле, что не похожи на чувства и переживания окружающих. Такая необычность может приводить к тому, что другие не хотят с ними общаться, особенно если указанные внутренние процессы находят свое поведенческое выражение, обычно в агрессии. А неприятие другими людьми способствует усугублению отчуждения и одиночества, а в конечном счете способствует совершению насильственных преступлений.

У многих агрессивных личностей в периоды наибольшей агрессивности здравый смысл резко сужается, рациональность отсутствует, человек оказывается в зажатом состоянии и становится неспособным к изменениям. Мышление приобретает непосредственный характер, ощущаются странные и беспокоящие эмоции, обостряются беспредметные страхи, однако он редко признается себе и другим, что, возможно, находится на грани безумия. Напротив, большинству некрофилов все это представляется естественным, быть может потому, что подобные переживания и раньше посещали их и не всегда беспокоили. В таких состояниях таинственные спутники («Оно», «Объем» и др.) часто диктуют ход событий, заменяя привычный порядок вещей, причем только у отдельных некрофилов это вызывает протест, впрочем, в целом вялый, но никогда — ни отвращения, ни ужаса. Поэтому создается впечатление, что некрофильские личности были внутренне готовы к их появлению и даже ждали их. Я думаю, что подобное ожидание, как и поиск ситуаций для разрядки разрушительных влечений, относится к числу признаков, которые отличают некрофильских убийц.

У некоторых некрофильских преступников во время нарастания потребности в убийстве начинаются переживания высокой тревожности. Они испытывают болезненные состояния, неспособность заниматься повседневными делами, даже теми, к которым привязаны. Процесс отрешения от привязанностей сам по себе — социальная форма смерти, смерти привязанностей. В некоторых людях этот импульс к отрешенности весьма силен, они начинают бояться, что таким образом они действительно готовятся к нависшей над ними смерти.

Таким образом, можно констатировать дезадаптацию переживающих подобный духовный кризис. Но если отбрасывание ненужных привязанностей, смерть старых и мешающих структур личности, малоэффективных способов бытия в мире освобождают других людей и способствуют более успешному их функционированию, то у названных преступников уход от привязанностей и связей приводит к еще большему отрыву от людей и их ценностей. Я хочу также обратить внимание на то, что освобождение их личности от каких-то структур не приводит к улучшению их бытия. Этого не происходит даже тогда, когда они продолжают убивать, т. е. удовлетворяют свою потребность в причинении смерти. Конечно, сразу после очередного убийства происходит как бы насыщение, снятие внутреннего напряжения, но это лишь временно, поскольку вскоре названная потребность захочет новых жертв. Тогда вновь возникает высокая тревожность, которую, кстати, можно снизить не только совершением очередною преступления, но и взятием под стражу, когда переживания неопределенности всего жизненною статуса, что характерно для большинства убийц вообще, сменяется жестким регламентом мест лишения свободы. Не случайно некоторые из некрофильских убийц сравнивают тюремную камеру с материнской утробой, с ее защищенностью и обеспечением основных физиологических потребностей.

Психологическое отчуждение личности некрофильских убийц бывает столь велико, что некоторые из них теряют чувство реальности и пускаются в неистовое фантазирование. Так, некий Мурылев, обвиняемый в совершении семи убийств с целью завладения квартирами потерпевших, влюбился во врача-эксперта во время проведения судебно-психиатрической экспертизы. Он постоянно писал ей страстные записки с предложением руки и сердца и немедленного заключения брака. Он заверял, что только с ней может быть счастлив, полностью забывал, что за совершенные преступления может быть лишен свободы пожизненно. О самих преступлениях никогда не говорил, зато много рассказывал о том, как работал военным корреспондентом, участвовал в войне в Приднестровье, водил самолеты, морские корабли и т. д., одним словом, был неистов на выдумку, уходя таким способом от действительности и пытаясь оказать ошеломляющее впечатление на окружающих, в том числе и на предмет своего обожания. У него все время было приподнятое, оптимистическое настроение, ходил только в белых носках, строил планы один грандиознее другого, полностью вытеснив и преступления, и грозящее за них весьма суровое наказание. Мурылев является типичным некрофильским убийцей, убивавшим без сожаления и с легкостью.

Переживания, которые непосредственно предшествуют некрофильским убийствам или сопровождают их, играя роль пускового механизма, можно назвать пиковыми по аналогии с теми, которые описаны в исследованиях А. Маслоу. Он обнаружил, что подобное часто происходит у совершенно нормальных людей, позволяя достигнуть более эффективного функционирования в мире, более полно раскрывать свой творческий потенциал. Но Маслоу, конечно, имел в виду не тех, кто лишает других жизни, а людей, которые переживают позитивные эмоции и столь же позитивные последствия последних, чувство единства внутреннего и внешнего, священность (нуминозность — по К. Г. Юнгу) переживаний. Все это не найти в пиковых состояниях некрофильских убийц, но тем не менее они являются пиковыми, поскольку непосредственно перед убийствами или в процессе их совершения достигают наивысшей остроты. Эмоции, которые их обуревают, никак нельзя назвать позитивными, напротив, они часто наполнены гневом, враждебностью, ненавистью, бурно возникающей потребностью в уничтожении и разрушении. Однако такие эмоции не всегда находят свое выражение в мимике и пантомимике, в вербальной агрессии. Некрофильский человек (наемный убийца, террорист, например) внешне может быть вполне спокоен.

Естественно, состояния некрофильских преступников никак не могут быть названы священными, тем более что они контактируют не со священными персонажами, а с их противоположностью — Сатаной, Злом и т. д. Однако названные личности, как и переживающие духовный кризис в исследованиях А. Маслоу, способны выходить за пределы времени и пространства, но их переживания бывают порой трудновыразимыми, они обычно с трудом описывают их. В состояниях пика критических эмоций такие люди иногда преодолевают обычное разделение тела и ума, сливая их воедино. В момент реализации агрессии при экстатических переживаниях они могут выходить за пределы своей личности, и можно полагать, что именно это является одной из причин размытости переживаний и трудностей в реконструкции событий и собственных действий.

Поскольку сознание некрофильского множественного убийцы часто находится в особом мире, особом измерении, недоступном простым смертным, он мыслит иными символами, образами, знаками, ценностями и т. д., т. е. говорит на другом языке. Поэтому его чаще всего трудно понять, найти с ним общий язык, уяснить его бессознательные мотивы и тайные влечения. Поэтому выражения «моральная чудовищность», «садистская жестокость», «садизм», «безумие» и подобные им в применении и к тоталитарным, и к обыденным некрофильским убийцам не имеют смысла и не объясняют ничего.

Когда в Нюрнберге зашла речь о чудовищных преступлениях над людьми Аненербе, институте СС, его генеральный директор генерал СС Зиверс явно не испытывал чувств, которые можно было бы назвать нормальными и человеческими. Чуждый всему происходящему в суде, он был где-то в другом месте и слушал иные голоса. Точно так же реагировал он, когда расследовалось массовое убийство 200 тысяч цыган — Сиверс просто не понимал, в чем его обвиняют: ведь это было жертвоприношение, чтобы умилостивить Высших Властителей, а он был не палачом, а Верховным жрецом. Зверские опыты над людьми, узниками концлагеря Дахау и других мест, осуществлялись отнюдь не для того, чтобы пытать их и принести им неимоверные страдания. Его действия были лишь частью программы, призванной с несомненностью доказать, что Черный орден мог и должен был победить цивилизацию лицемерных и вялых эгоистов, цивилизацию, павшую до уровня пошлых, плотских вожделений, прикрытых для приличия и обмана жалким листиком ханжеской морали. Принадлежа другому миру, на Нюрнбергском процессе Сиверс ограничился формальной и чисто рациональной защитой, как будто бы понимая, что здесь он не встретит никакого понимания. Перед самой казнью он попросил разрешения в последний раз отправить свой культ и вознести тайные молитвы. После этого он бесстрастно сунул голову в петлю.

Я думаю, что некрофильские убийцы из числа тех, с кем я общался, не очень хорошо понимали меня. Они и я находились в разных мирах и разных состояниях, поэтому вряд ли даже многочасовые беседы помогали понимать друг друга. Но они, некрофилы, обладали по сравнению со мной определенным преимуществом, которое заключалось в том, что с таким, как я, обыкновенным человеком, они общались многократно, практически всю свою жизнь. Мое же знание некрофильских личностей было, естественно, весьма ограниченным. Большинство исследованных мною некрофильских убийц могут производить впечатление серьезных, вдумчивых, даже умудренных жизнью и своими страданиями; они пытаются анализировать и обобщать явления, особенно связанные с ними самими и их поведением, не случайны афористичные высказывания некоторых из них. Однако ни один из них (ни один!) не был очищен и тем более возвышен своими страданиями. Вообще, когда изучаешь материалы уголовных дел на таких лиц или слушаешь их рассказы, в первую очередь те, которые посвящены убийствам, невольно начинаешь чувствовать себя в «театре ужаса и абсурда». Оказывается, что вполне можно неразрывно связать эти два жанра, хотя последний на реальных подмостках может быть вполне безобидным.

Кто сочиняет эти страшные пьесы и ставит их? Несомненно, во всем этом должен быть скрыт какой-нибудь важный смысл. Найти его — цель этой книги.

Быть может, в тот момент, когда некрофильский убийца совершает преступление, особенно не в первый раз, перед ним внезапно обнаруживаются глубины бытия и то, что за ним; там холодно и мрачно, там скованная вечным сном равнодушная ледяная пустыня или долгий и тяжкий путь, охваченный огнем. Сколь жалкими и ничтожными могли казаться ему все человеческие заботы и стремления! Каким убогим и суетным выглядело все то, с чем он сталкивался каждый день, тем более, если в этот момент он переставал чувствовать свое тело! Возможно, что у кого-то из них в такие мгновения появлялось «шестое чувство», которое, возможно, роднит человека с глубинами вечности, связывает настоящее с непреходящим, бездушный прах с нетленным духом, смерть с обновлением. Но вряд ли он поймет, что еще не перерезана пуповина между ним и творцом всего сущего, кто бы ни выступал в роли такого творца, что от него притекает к нам животворная сила, от вечного источника жизни, который можно назвать отцом нашего милосердия.

Было бы более чем странным предположить, что такие люди не могут спокойно собирать цветочки на краю пропасти, не сознавая той демонической силы, которую таит в себе бездна. Но они все время действуют, находясь на краю пропасти, которая манит их к себе своей черной бездонностью. То, что они сталкивают туда людей и есть та разрушительная миссия, которую они реализуют в жизни. Собственно, они все время ощущают себя живущими на краю, часто — над бездной. Этот край создастся слабостью их социальных контактов, фактической выключенностью из нормальных связей и отношений и, самое главное, тем, что они сами не стремятся к людям, а скорее напротив — всеми силами от них. Они родились такими, их такими сделали отец и мать, лишая эмоционального тепла, их закрепили в этом последующие неудачи и катастрофы, гнетущий страх быть отвергнутым, раздавленным, уничтоженным, причем неизвестно кем и неизвестно за что.

Нам предстоит выяснить, можно ли признать психические состояния некрофильских убийц (до, во время и после совершения преступлений) духовным кризисом, как его понимают С. и К. Гроф. Они считают, что многие различные эпизоды неординарных состояний сознания (такие состояния переживают практически все некрофильские убийцы) могут рассматриваться как кризисы, связанные с духовной трансформацией и духовным раскрытием. Переживания такого типа — духовные кризисы — периодически описывались в литературе священных традиций всех эпох как бурные формы прохождения по мистическому пути. Духовные кризисы С. и К. Гроф определяют как критические и связанные с затруднительными переживаниями стадии глубокой психологической трансформации, которая вовлекает в себя все существо индивида. Духовные кризисы могут принимать форму неординарных состояний сознания и вызывать интенсивные эмоции, видения и другие изменения сенсорного восприятия, а также необычные мысли и всевозможные экстрасенсорные проявления. Эти эпизоды часто связаны с духовной тематикой и могут включать в себя последовательные переживания смерти и возрождения, переживания, напоминающие воспоминания прошлых жизней, чувство единства с Вселенной, встречи с различными мифологическими существами и другие подобные мотивы.

Авторы называют ситуации, которые могут породить духовный кризис: болезнь, катастрофа, операция, экстремальная физическая нагрузка или долгое время, проведенное без сна; околосмертные переживания, связанные с сильным биологическим кризисом; у женщин — сочетание физических и эмоциональных стрессов во время рождения ребенка, а также в случаях выкидыша или аборта: эмоционально насыщенный и интенсивный любовный акт; конец значимых любовных отношений, развод, смерть близких родственников и т. д. С. и К. Гроф называют еще ряд ситуаций, могущих спровоцировать духовный кризис. Так, были случаи, когда подобный кризис начинался в кресле дантиста при удалении зуба под действием закиси азота, который является психоделическим препаратом. Исследователи делают очень важное, на мой взгляд, замечание по поводу того, что широкий диапазон явлений, которые могут стать факторами, запускающими духовный кризис, заставляет предположить, что эти факторы связаны с готовностью индивида к внутренней трансформации, которая оказывается в эти моменты более важной, чем внешние стимулы. Динамика бессознательного усиливается настолько, что заслоняет собой обычное, ординарное осознание[63].

На мой взгляд, некрофильские убийцы не переживают духовного кризиса, как его понимают С. и К. Гроф, хотя и могут находиться (и находятся, но не все) в критическом состоянии. Эти состояния в некоторой своей части схожи с теми, которые переживают испытывающие духовный кризис (по С. и К. Гроф), но в главном — это принципиально иные состояния.

Как и лица, испытывающие духовный кризис, некрофильским убийцам свойственны неординарные состояния сознания, у них бессознательное, особенно в своей мотивационной части, заслоняет, даже подавляет собой обычное, ординарное сознание. Именно по этой причине их поведение так часто носит компульсивный характер и они влекомы страстями, смысл, цель и назначение которых им неведомы. Переживания преступных некрофилов действительно критичны и связаны с затруднительными переживаниями глубокой психологической трансформации, которые вовлекают в себя все их существо. Таких лиц посещают необычные мысли, и они испытывают экстраординарные влечения, удовлетворение которых даст столь искомое наслаждение. Некрофильские убийцы сосредоточены на своем внутреннем пространстве, и чрезвычайно важно отметить, что и они в своих критических состояниях настойчиво и неистово ищут себя, пытаются определить свое место в видимом и невидимом мирах, выйти за пределы «Я» и при этом нащупать свои внутренние условия, при которых они примут себя. Не исключено, что сам кризис у них наступает вследствие всех этих поисков.

Однако у преступных некрофилов нет видений, есть довольно размытые, но для них реальные предощущения неведомых и невидимых сил («Оно», «Сатана» и т. д.), ведущих их за собой и толкающих на определенные поступки. Но ни переживания, ни ощущения таких лиц не связаны с духовной тематикой и духовным возрождением, которые в качестве условий подразумевают бескорыстие, очищение, альтруистические эмоции. С. и К. Гроф считают, что «духовное самопроявление можно определить как движение индивида к более расширенному, более совершенному способу бытия, включающему в себя повышение уровня эмоционального и психосоматического здоровья, увеличение степени свободы выбора и чувства более глубокой связи с другими людьми, природой и всем Космосом. Важной частью этого развития является возрастание осознания духовного измерения как в своей собственной жизни, так и в той вселенской схеме, в которую включены все вещи»[64]. Разумеется, ни о каком повышении уровня здоровья, свободы выбора, укреплении связи с другими людьми и т. д. применительно к некрофильским убийцам говорить не приходится.

Сущность и глубина духовного кризиса (по С. и К. Гроф) могут быть поняты в контексте «духовного самораскрытия», но даже сели предположить наличие такого «самораскрытия» при совершении некрофильских (причем чаще серийных) убийств, то оно абсолютно неприемлемо по этическим соображениям. Впрочем, об этих соображениях можно было бы и не упоминать, поскольку ни духовного возрождения, ни решения внутренних проблем, ни «духовного самораскрытия» такие преступники не достигают, оставаясь в запутанном клубке субъективных противоречий. Однако это не исключает некоторого бессознательного психологического удовлетворения от того, что удалось реализовать снос предназначение. Как и люди, испытывающие духовный кризис, некрофильские убийцы переживают смерть, бессознательно и чужую, но в ее лице собственную, что выступает для них платой за свою жизнь, как я уже отмечал в начале данной книги. Таким образом, лишение жизни другого (других) и все связанные с этим субъективные состояния никак не могут быть отнесены к духовным кризисам.