Не только дом, но и каждый его обитатель стал другим. Виктор ждал этого, и в этом он до конца убедился, как только все собрались вместе. Семейный ужин прошел не слишком гладко, но могло быть и хуже. Намного хуже.
Бабушка Джина, то ли не постаревшая ни на один день, то ли взвалившая на лицо и фигуру дополнительные сто лет — Виктор так и не смог понять, — весь вечер молча сверлила его взглядом. Она ничего не ела и не шевелилась, сложив кисти на рукояти витой подкованной трости. И просто глядела на него — совершенно не мигая…
Бабушка, говорят, спятила еще до войны, а до того была весьма почитаемой в Уэлихолне дамой. Будто бы даже городской совет не смел и шагу ступить без ее слова, а за непочтительное к ней отношение могли ни много ни мало вышвырнуть вон из города. Но с тех пор прошло много лет. Теперь старая госпожа Кэндл редко покидала свою комнату и совсем не разговаривала.
Мама говорила, что у бабушки редкая помесь сонного паралича и сомнамбулизма и она не понимает, что не спит. И Виктор, и Кристина, когда были детьми, частенько спрашивали: «А когда бабушка проснется?» На что мама неизменно отвечала: «Бабушка не проснется, потому что у нее на груди сидит ведьма, и, пока та не слезет, она будет заперта между сном и явью…»
Виктор всегда боялся бабушку — причем больше, чем ту мнимую ведьму, что примостилась на ее груди. В детстве всякий раз, как он встречал бабушку на лестнице, спешил поскорее прошмыгнуть мимо. Когда видел ее в коридоре, вжимался в стену, дожидаясь, пока она не пройдет. А вообще, он старался не оставаться с ней в одном помещении надолго. Со временем, правда, Виктор, как и все домочадцы, научился делать вид, будто ее и вовсе нет рядом, поэтому во время ужина он мысленно заставлял себя просто не обращать внимания на бабушкин немигающий взгляд и не смотреть в ее сторону.
У Джины Кэндл и ее покойного мужа Седрика было три дочери: Мегана, Корделия и Рэммора. Все они присутствовали на ужине. Мегана, царственно поглощая пирог с грибами и жаркое, как обычно, в чем-то обвиняла супруга; при этом дядюшка Джозеф, вынужденно сменивший халат на коричневый костюм, старательно выглядел несчастным. Корделия Кэндл, мама Виктора, угрюмо наставляла Кристину, которая ее совсем не слушала. В словах матери проскальзывало: «…вульгарность… тебе это просто так с рук не сойдет… наказание… не забудь выпить лекарственную настойку…» Что касается Рэмморы, то та основательно налегала на джин, при этом не стесняясь смешивать пирог и сигарету. К слову, за столом каждый время от времени призывал ее к порядку, прося не курить за ужином. Тетушка Рэммора была верна себе: громко ругалась в ответ, выпускала еще больше дыма и постоянно над кем-то потешалась. Чаще всего объектом ее насмешек становилась родная мать. Пользуясь бессилием госпожи Кэндл и собственной безнаказанностью, Рэммора поднимала на смех различные аспекты сонного паралича и громко возмущалась, отчего это не с ней все так возятся.
Также за столом были дети: уже упомянутая Кристина, придирчиво выбирающая из нелюбимого пирога любимые грибочки; Томми, который тут же начинал смотреть в свою тарелку, стоило Виктору на него взглянуть; и Марго, которой было семь лет и которую Виктор видел ранее еще младенцем. Румяная и вертлявая девочка крутилась на стуле, ожидая смены блюд, уже давно прикончив и первое, и второе. Она явно не понимала, отчего взрослые медлят со сладким и о чем можно столько препираться.
И все же кое-кого за столом не хватало. Отец на ужине не появился. Если вспомнить те скандалы, которые устраивала мама, когда кто-то из семьи только намеревался пропустить общий ужин, можно было предположить, что у отца возникли весьма и весьма важные дела.
Виктор был растерян, сбит с толку и взволнован, но больше того — огорчен. Если отец только ушел, когда Виктор приехал, то это значило, что его не было целый день. Дядюшка сказал, он пошел в лавку к Стивенсу. Но как можно так долго пропадать у Стивенса? Неужели нужно столько времени, чтобы выбрать приправы для курицы? Где же он на самом деле? Виктор отмечал равнодушие матери к отсутствию папы, и ему на ум почему-то пришло недоброе: «Она свела его в могилу…»
Мама всячески избегала общения с Виктором — отвечала она холодно и односложно, а если и глядела на него, то скорее периферическим зрением. При этом, снисходя до разговора с ним, она смотрела в сторону, на младшего сына, который ее не разочаровал.
А что касается Томми… Что ж, встреча с ним стала для Виктора еще одной неожиданностью в череде стремительных, как осенний ветер, воссоединений с родственниками. Мальчик так его испугался, будто Виктор был ему не братом, а каким-то чудищем, вылезшим из чулана.
Виктора посетила мысль, что Томми настроили против него: вероятно, ему много чего понарассказывали о старшем брате — то, чего на самом деле не было… Оскорбленная женщина способна на любую ложь. Особенно если она — мать. Особенно если она не желает для своего младшего ребенка повторения того, что случилось со старшим. На маму это было весьма похоже, да и обе тетки, Виктор мог ручаться, в стороне ни за что не остались бы: у каждой из них фантазии, злословия и недоброй воли всегда было хоть отбавляй. Нельзя забывать и о мелкой бытовой подлости дядюшки…
Джозеф Кэндл всячески старался показать, как он рад приезду племянника, но все дело было именно в том, что
Разумеется, Виктор не замедлил проверить слова Джозефа касаемо встречи на вокзале. Перед ужином он развернул и подробно изучил скомканную записку с прикроватной тумбочки тетушки Меганы, которую дядюшка дал ему в библиотеке.
В записке было написано:
•
•