Вспоминая о поруганной девичьей чести, душевные переживания о будущем, разрыв с человеком, хоть и не по ее воли, но ставшим близким переполняли ее.
На Ксению было жалко смотреть. Рыдания душили ее, слезы градом катились из глаз.
– Хотел я тебя выдать замуж за кого-нибудь из польских рыцарей, что приедут в Москву на свадьбу с Мариной Юрьевной, но теперь вижу, что не годишься ты ей в подружки! В монастырь пойдешь, как в нашей стране издавна водится…
Наговорив всяких гадостей беззащитной царевне и отведя при этом душу, Дмитрий вскочил с места, сильно хлопнул дверью и убрался восвояси, оставив в покое несчастную Ксению.
Вечером, вызвав к себе Патриарха Игнатия, он огласил свой вердикт. Игнатий принял это как должное и на следующий день отрядил в путь иеромонаха Нифонта, который должен был сопроводить царевну и совершить обряд пострижения во Владимирском Покровском женском монастыре, расположенном в Суздале. Усадив Ксению в крытый возок, отец Нифонт махнул рукой, и с Патриаршего Двора они тронулись в путь в сопровождении дюжины поляков и трех десятков казаков.
Матушка игуменья Евпраксия, настоятельница Владимирского Покровского монастыря, происходила из боярского рода Умновых. Насильно постриженная в детстве при Иоанне Грозном, она ничего не видела в жизни, кроме выбеленных стен и икон, каждой из которых нужно было кланяться. После гибели своей семьи она обозлилась на весь белый свет и уединилась в заботах о хозяйстве обители. Епископ заметил ее рвение и назначил экономкой монастыря. После того, как прежняя игуменья представилась перед Богом, Евпраксию поставили во главе всей обители. Первым делом она велела отделить тех, кто поступил в монастырь девицами, от тех, кому посчастливилось побывать замужем. Первые жили свободно и были своеобразным лицом монастыря, а вот для вторых, к коим мать Евпраксия чувствовала зависть и тихую ненависть, держали безвыходно по кельям, разрешая выходить только в церковь. Именно в эту обитель, имеющую славу особо строгой, по приказу Патриарха Игнатия, вез Ксению иеромонах Нифонт.
Алексей и Василий увлеченно играли в кости. Сегодня везло Василию, россыпь мелких медных монет все больше увеличивалась перед ним. Он опять помешал в стакане кубики и ловким движением рук выбросил на стол.
– Черт, опять проиграл, – с досадой сказал Алексей и, рассчитавшись, встал из-за стола.
– Будем еще играть? – спросил Василий.
– Нет, надоело. Сегодня мне что-то явно не везет.
– Ничего, тебе, Леха, повезет в другом, – с довольной ухмылкой констатировал Василий, подсчитывая выигрыш.
Алексей зачерпнул ковшиком из жбана хмельного меда и сделал несколько глотков.
– Что-то Илья где-то запропастился? – положив ковшик на место, произнес он.
– А на что он нам? От него все равно, ни какого толку нет, все сохнет по своей Ксении, толи дело мы с тобой, – ссыпая монеты в кошелек, ответил Василий.
– Да Вася, ты прав, совсем Илья извелся, смешно глядеть на него. Как ты думаешь, а не прогуляться ли нам с тобой сегодня вечерком до стрелецких вдовушек, или в баньку, куда наведаться да полюбоваться на новеньких растиральщиц?
– На счет баньки, что-то не охота, да и пользуются там ими все кому не лень, а вот насчет вдовушек ты дело говоришь. Твоя Марфуша баба видная, может и подружка новенькая у нее найдется?
– Ну и любитель, ты Васька, до новых баб.
– А что, Леха, новое оно всегда интересно. Прошлый раз мы с тобой не плохо покуролесили. Если бы не лицо, побитое оспой у моей Меланьи, то можно было бы и с ней снова сегодня встретиться, уж больно горячая баба, всю ночь пар с меня шел, а под утро уж сил не хватило, хорошо ты пришел, а то осмеяла бы меня баба на всю Стрелецкую слободу, как жить бы стал с таким позором.
Друзья рассмеялись, вспоминая эпидоты прошлого кутежа.
– То-то ты с ней встречаться не хочешь, да ты ее просто боишься, – сквозь смех произнес Алексей.