– Господи Боже, благодарю Тебя! Ты сохранил меня и сподобил увидеть город моих отцов и народ мой возлюбленный!

С этими словами Дмитрий приложился к Святым Образам. Люди, видя слезы царя, принялись также рыдать. Духовенство благословило Дмитрия. Опять зазвонили колокола. Однако многие заметили, что поляки все это время играли на трубах и били в бубны, заглушая при этом пение молебна. Заметили и другое, вступив за духовенством в Кремль, а далее в Соборную церковь Успения, вслед за Дмитрием устремились туда и многие иноверцы, чего до этого никогда не бывало на Руси и это показалось некоторым осквернением Храма. В Архангельском соборе Дмитрий припал к гробу Иоанна Грозного с такими искренними слезами, что никто не мог допустить мысли в его неискренности.

– "О любезный родитель! Ты оставил меня в сиротстве и гонении, но благодаря святым молитвам твоим я цел и державствую!"

Слушая сына Иоаннова, народ плакал и говорил:

– "Это истинный Дмитрий!"

За всем происходящим в Москве, с высоты Арсенальной башни, внимательно наблюдал Илья. С приходом Самозванца, ни чего не изменилось в их нынешнем положении, кроме того, что теперь в обязанность Илье и его отряду была вменена охрана главных ворот страны – Спасских. Людей у Ильи было предостаточно, он расставил ратников у ворот, а часть разместил в Спасской стрельнице, разгрузив тем самым переполненную людьми Арсенальную башню. Сзади послышался шум шагов. Илья отвлекся от созерцания народного ликования и повернулся на звук.

– А, это ты Леха, – обратился он к товарищу, – чего такой пасмурный?

– А чему радоваться. Самозванец пирует во дворце с вельможами и духовенством, граждане на площадях и дома, стрельцы в казармах и по питейным домам, а мы, благодаря твоей милости, сидим тут бесцельно на казарменном положении. По всей Москве, кроме нас и немцев, не найдешь ни одного трезвого человека.

– Да, ты прав Леха, Яков Можерет с Вальтером Розеном сумели все-таки залезть в душу к Самозванцу, и сейчас вся охрана царского дворца досталась им. Нам бы туда, может, смогли бы найти, чертов синхронизатор времени и миссии конец.

– Не знаю, если нет возможности жить в нашем реальном времени, то здесь тоже не плохо, по крайней мере, все ясно, а там, в академии, все сложно и запутанно. Впрочем, я доволен укладом своей жизни, только командира бы нам немного по мягче и чтобы по чаще входил в нелегкое положение простых воинов, – пошутил Алексей.

Илья с улыбкой посмотрел на товарища.

– Говоришь, я слишком строг? Ладно, раз все пируют, гульнем и мы. Пойдем к боярину Собакину.

– Нет его. Наша собака на пиру у нового хозяина, – опять пошутил Алексей.

– Тогда слушай мой приказ. Все свободные от караула, до завтрашнего утра вольны заниматься своими делами. Кто захочет остаться, пусть остается с нами. Возьми из нашей заначки денег да отряди кого-нибудь за снедью и хмельным медом, да смотри, не жалей, чтобы хватило всем и осталось смене, которая заменится из караула.

Довольный Алексей быстро пошел выполнять приятное поручение, а Илья обратно вернулся к созерцанию площади Пожар, на которой к этому времени людское оживление сменилось тишиной. На лобное место в сопровождении вельмож из дворца вышел Богдан Бельский и торжественно начал зачитывать новый указ Государев. В нем Дмитрий возвращал свободу Романовым и Нагим, а также всем опальным Борисова времени. Не забыл он выпустить на свободу всех прочих преступников находящихся в неволе, как в государственных, так и в монастырских темницах. Вернул инока Филарета (старшего Романова) из Сийской пустыни и дал ему сан Митрополита Ростовского, снял опалу с оставшихся живыми после погромов, родственников Годунова. Далее Бельский стал перечислять милости, которыми Дмитрий осыпал своих сторонников, одних произвел в бояре и окольничие, других наградил доселе не слыханными почетными титулами. Казалось, что в своем указе Дмитрий старался угодить всей России. Он удвоил жалование сановникам и войску, отменил многие торговые и судные пошлины, строго запретил всякое мздоимство. Илья устал слушать Бельского и спустился вниз, где за накрытыми столами его уже ждали друзья.

За пирами и бездельем прошло несколько дней. Пока Самозванец стоял во главе наемных и казачьих отрядов, ему казалось, что он управляет событиями. Теперь в Москве, когда верные ему войска были распущены, казалось, что события управляют им. Государственная деятельность Дмитрия во многом была реформаторской, необычной и непонятной россиянам. Каждый день он сам присутствовал в Думе, преобразованной им в Сенат, где сам разбирал дела. Поражала его легкость мышления и действий в решении сложных вопросов, над которыми члены Думы часто бились в долгих бесплодных спорах. Два раза в неделю, на Красном Крыльце, новый царь принимал челобитные и всем представлялась возможность объясниться с ним. Вместо давней русской традиции укладываться спать после сытного обеда, царь ходил пешком по городу, запросто заглядывая в различные ремесленные мастерские и торговые лавки, где беседовал с мастеровыми и торговыми людьми. Всем подданным Дмитрий предоставлял возможность заниматься промыслами и торговлей. Были уничтожены все ограничения на въезд и выезд из страны.

– "Я ни кого не хочу стеснять, – говорил царь, пусть мои владения будут во всем свободны. Я обогащу торговлей свое Государство".

Дмитрий, казалось всей душой, хотел блага своей земле, но все это было для россиян как-то неожиданно и поспешно. Многие бояре и сановники весьма недоверчиво встречали его новшества, приписывая их молодости, неопытности и легкомыслию. Им не нравился образ жизни и привычки молодого царя. Они осуждали его за то, что он водит в соборную церковь иноверцев, смеется над суевериями набожных россиян, не крестится перед иконами и не следует русским обычаям.

Чувствуя, что почва уходит у него из-под ног, Дмитрий жил одним днем. Он устраивал воинские потехи, в которых сам стрелял из пушек, то искал утешения в балах и пирах, где, скрывая свой маленький рост, щеголял в высоких меховых шапках и сапогах с огромными каблуками. Нередко выезжал на охоту или смотрел на медвежьи потехи, где в специальном загоне медведя травили собаками, или одной рогатиной лесного исполина убивал опытный охотник. По ночам Дмитрий, в компании с Петром Басмановым и Михаилом Молчановым, предавался безудержному разврату. Царь не щадил не замужних женщин, ни пригожих девиц и монахинь, приглянувшихся ему. Его дружки не жалели денег, когда же золото не помогало, они пускали вход угрозы и насилие. Женщин приводили под покровом ночи, и они исчезали в неведомых лабиринтах дворца.

Пока Самозванец чередовал столь широкие, сколь не выполнимые замыслы государственных начинаний с плотскими удовольствиями, бояре плели сеть заговора против него. Во главе мятежа встал князь Василий Шуйский. Он начал действовать осторожно и аккуратно, стараясь вести широкую агитацию против царя через верных людей и купцов. Василий Шуйский был хитер и старался не рисковать головой понапрасну. Для успешного заговора он нуждался в единомышленниках. Составленный заговор, который мог быть разрушен при малейшей предостороженности с противной стороны, был до крайности грязен, но вместе с тем и искусен. Первым его пунктом, по мнению Шуйского, было привлечение народных масс на свою сторону путем распространения слухов о неистинности царя. Достичь желаемого можно было только в одном случае – на ярмарке, где слухи распространялись с неимоверной быстротой из уст в уста.