Несмотря на чадры и глухие стены, разделяющие мужские и женские половины домов, в сексуальных вопросах разбирались даже аль-ремальские дети. Но рассказы Лайлы о супружеской жизни представляли отношения полов в каком-то неестественном и зловещем свете. Еще хуже было то, что и в сексе женщина была обязана всецело подчиняться мужчине.
Через два года после свадьбы муж Лайлы на охоте свалился с лошади и сломал себе позвоночник. Травма вызвала паралич и приковала Махмуда к постели на всю оставшуюся жизнь. На людях Лайла, как и подобает верной жене, рыдала и рвала на себе волосы, но в душе была страшно рада, что увечье мужа избавило ее от его ночных притязаний. Но… все на свете имеет теневую сторону — если раньше муж Лайлы был энергичен и деятелен, то теперь он стал жалким, беспомощным стариком. Он горько жаловался на судьбу и требовал постоянного присутствия жены у его постели. Молодая, цветущая женщина превратилась в бессменную сиделку.
Наступила весна. Приехал на каникулы Малик, которого отец послал в Каир учиться в привилегированной школе, устроенной по образцу английских колледжей. Называлась школа Викторианским колледжем, его студенты во время обучения жили на полном пансионе. Тогда все и началось. Лайла с помощью Амиры договорилась с Маликом о встрече. Бедняжка не посмела отказать подруге, хотя прекрасно знала, что такие встречи строжайше запрещены. Несмотря на детскую дружбу, Малику и Лайле отныне нельзя было встречаться наедине. То была лишь первая из многих встреч. До окончания колледжа оставалось всего два месяца, но Малик пользовался любым поводом, чтобы приезжать домой на выходные.
Прошло еще некоторое время, и Амира стала теряться в догадках, не понимая причин все усиливающейся подавленности Лайлы. Однажды Амира решила навестить кузину, чтобы отвлечь ее от мрачных мыслей. Открывший дверь слуга встретил Амиру непроницаемым взглядом. Замогильным голосом он объявил девочке, что имя Лайлы отныне не будет произноситься вслух в доме Махмуда. От дальнейших объяснений лакей уклонился, и мучимой любопытством, снедаемой тревогой Амире ничего не оставалось, как заговорить на эту тему за ужином.
— Лайла умерла? — робко произнесла девочка, низко опустив голову.
И без того красное лицо отца побагровело почти до синевы.
— Лучше бы она умерла! — ответил он громовым голосом. — Она заслуживает смерти, и она умрет, эта женщина, — отец не произносил имени Лайлы, — которая носит в своем чреве ребенка, зачатого не от законного мужа! Она обесчестила себя и опозорила свою семью! Она сама выбрала свой конец! Наказанием Лайле могла быть только смерть.
— Тужься! — скомандовала повитуха, обследовав Лайлу затянутой в резиновую перчатку рукой. — Так-так, вот и головка, потерпи, милая, скоро все кончится.
— Я молю Аллаха, чтобы это был мальчик, — простонала Лайла. — Пусть ему никогда в жизни не придется вытерпеть то, что выпадает на долю женщин.
Амира лихорадочно пыталась как-то ободрить и утешить подругу. Но какими словами можно было хоть на время отогнать от души Лайлы неотвратимый призрак смерти?
— Мужайся, — пробормотала Амира, — мужайся, Лайла, милая!
Нет ничего проще, чем успокаивать, а хватило бы у самой Амиры мужества перенести подобные муки в смрадной тюремной камере, будучи покинутой всеми родными и близкими и зная, что рожденное тобой дитя никогда не узнает, кто была его мать?
Амира взяла себя в руки и сдержала подступившие к глазам слезы. Она не имеет права плакать, ее жизнь не кончена.
— Тужься, тужься, — командовала повитуха, обеими руками сдавливая живот Лайлы. Секунду спустя показалась головка ребенка, потом плечики — Ум-Салих знала свое дело. Лайла родила крошечную девочку, мокрую, скользкую, с венчиком черных волос и темными миндалевидными глазами.
«Глазки такие же, как у мамочки», — подумала охваченная умилением Амира. Чудо появления на свет нового человека захватило ее настолько, что она забыла об ужасной действительности. Ей страстно захотелось, чтобы Лайла увидела свое дитя, но, увы, этого нельзя было допустить: слишком опасной была тайна. Никто в мире, кроме Малика, не должен был знать, чей ребенок родился сегодня в тюрьме аль-Масагин.
Ум-Салих зажала ладонью ротик младенца и передала ребенка Амире. Следуя наставлениям Ум-Салих, Амира вложила в рот девочке заранее припасенный кусочек ваты, моля Бога, чтобы эта предосторожность не навредила крошке. Завернув в одеяло, Амира отдала девочку Лайле.
Тонкими пальцами юная мать осторожно ощупала лобик и крошечный носик дочери, ямочки на подбородке и маленькие ушки. Лайла словно пыталась запечатлеть в памяти образ ребенка, которого ей не суждено вскормить.
Промедление было подобно смерти. Всего лишь краткий миг держала на руках свою дочь Лайла, и вот уже пришла пора с ней расстаться. Из корзины повитухи извлекли маленький сверток и положили новорожденную на его место.
Ум-Салих сноровисто и ловко приняла послед и подмыла роженицу.
— Спаси ее, Амира. Чтобы ни случилось, спаси ее, обещай мне! — Глаза Лайлы лихорадочно блестели, голос прерывался от волнения.