Не просто красота и нарядность, а именно праздничная красота и нарядность — вот главные свойства любого кружева, его существо. И пока люди ищут радостей, они будут увлекаться кружевами.
Но, чтобы сплести кружево, нужны нитки, в основном льняные, тонкие.
Ни одна сельскохозяйственная культура не требует столько труда, сколько лён. Мало что его надо посеять во влажноватую, но уже теплую землю, — попробуй, захвати такой момент, когда еще и других весенних полевых работ невпроворот. Мало того, что его надо пропалывать от лютых сорняков, — когда поспеет, его ведь еще и не жнут, не косят, а теребят, а попросту говоря, выдергивают из земли вместе с корнями, и до недавнего времени это делали только вручную и только ребятишки и женщины, потому что мужчины об эту пору всегда заняты на уборке картошки. Посушат лён немного в конусах и в маленькие снопики свяжут. Потом под навесы свезут, развешают там для дальнейшей сушки. Потом обмолотят, кто вальками, которыми белье при стирке бьют, а кто цепами или каменными катками — получат льносемя. А тресту — так называется льносоломка — обратно в поля свезут, на скошенные луговины, где уже пробилась зелененькая отава. Расстилают на ней ровными тоненькими рядами-полосами — чтобы вылежалась и вымокла под осенними сырыми температурными перепадами и дождями, внутреннее волокно от этого отопревает от наружного ненужного слоя стебля — костры. Как стебель становился хрупким, тресту снова ставили в конуса для просушки, снова везли под навесы, снова досушивали. На стлищах и первые разборы волокна делали — по длине и прочности. Потом — это уже в холода — тресту мяли: чаще всего вечерами да ночами, когда со скотиной развяжутся, чтобы не отрываясь, быстро все справить, не дать просушенному волокну «остыть», снова отсыреть. Мялки у большинства были допотопные: деревянный желоб на ножках, к которому прикреплено ножевидное деревянное же било с ручкой, — сунут в желоб пучочек и бьют по нему, мнут его, чтобы кострика, твердая оболочка, отделилась. Потом все те же женщины и девушки (мужчины льном не занимались) мечевидными дощечками — трепалами освобождали уже подвешенные волокна от остатков кострики и грубых частиц (отрепьев), идущих на пряжу для мешковины. Потом железными «щетьми» — деревянными дощечками с набитыми в них железными зубьями — чесали лён в первый раз. Потом, уже щетинными щетками или деревянными малыми гребнями — во второй, и получали наконец совершенно чистое волокно — кудель.
Из кудели, одеваемой на гребень прялки, женщины и девушки и выпрядали зимними вечерами тонкие льняные нитки. Левой рукой вытягивали волокно из кудели, скручивали его, а большим и указательным пальцами правой руки накручивали уже готовую нитку на веретено.
Прясть приходилось невероятно много, все зимние вечера напролет, да и днем, кто мог, пряли — нитки ведь шли и на ткание главного материала русской деревни — холста, и на многое другое. И если бы девушки и женщины не собирались на супрядки, не пели и не судачили и к ним бы не приходили парни с музыкой и всякими развлечениями этот долгий, монотонный труд утомлял бы страшно. А так ничего — часы летели за часами, до вторых и третьих петухов нередко сиживали. А в рационалистской Европе-то знаете что придумали?.
Во Фландрии вообще считали и поныне считают, что кружевоплетение родилось не в Венеции, а у них. Во всяком случае, самое ныне распространенное плетение — на коклюшках — появилось действительно впервые там. Главная же особенность фламандских кружев — их необыкновенная, почти воздушная тонкость и всегда очень изящный рисунок на так называемых снежных, мерцающих звездочками фонах.
На полях Фландрии и Брабанта произрастал лучший в Западной Европе лён; видимо, сказывалась их открытость близким влажным морским ветрам. Однако сами фламандские и брабантские крестьяне из своей тончайшей кудели никогда ничего не пряли, ни ниток, ни кружев. Чтобы не смялась, укладывали ее аккуратными кольцами в овальные плетеные корзины и везли в Брюссель или в маленькие городки Малин и Бенш.
Тесные, сплошь кирпичные улицы. Кирпичные мостовые. Дома узкие, в два-три этажа, с островерхими черепичными крышами. Окна зарешеченные, высокие, широкие, света давали много, но тепла внутри домов из-за обилия камня было все-таки мало.
Под такими домами устраивались глубокие подвалы. Очень глубокие, чтобы в них непременно постоянно держалась сырость, чтобы стены и низкие сводчатые потолки были липкими, а сальные свечи задыхались от влаги и вокруг них плавали бы мутные желтоватые ореолы, не способные даже поколебать густую темноту, набившуюся в углы. Чем сильнее из этих углов несло холодом, чем быстрее человека пробирал здесь озноб, тем подвал считался лучше.
Это были знаменитые фламандские прядильни, в которых работали только очень молодые девушки и девочки, иногда восьми, десяти лет, а чаще всего двенадцати-четырнадцати. В сырости льняная кудель пропитывалась влагой, волокна становились очень эластичными, и нитки можно было сучить наитончайшие. Они не обрывались даже тогда, когда их почти не было видно — совсем как паутина. Осязать, скручивать волокна в такие нитки могли лишь нежные, еще не огрубевшие детские и девичьи руки, которых с каждым годом требовалось все больше и больше, потому что слава фламандских кружев начиналась именно с этого паутинного сырья. Из других ниток тут просто не плели.
Но вы представляете, что значило продержать еще не окрепшего физически ребенка в таком подвале несколько лет. Ведь там после двух часов работы и дышать-то становилось трудно, и не то что ниток, а и лиц сидевших в отдалении нельзя было различить за плавающими желтоватыми ореолами. Монотонно скрипели педали, монотонно мелькали спицы в колесах самопрялок монотонно звучали негромкие голоса, монотонно сновали от катушек к кудели и обратно маленькие бледные бескровные руки, которым бы еще в игрушки играть.
От силы пять-семь лет выдерживал юный организм такую каторгу — большинство умирали…
Все снаряжения русской плетеи-кружевницы — деревянные козелки, на которых лежит похожая на бочонок туго набитая опилками или мякиной жесткая подушка из плотной ткани. На нее крепится рисунок узора, в который втыкаются булавки, а к ним привязываются концы ниток, намотанных на коклюшки. Коклюшки — это гладкие, чаще всего кленовые палочки с углублениями на концах, что-то вроде длинненьких катушек. Держат коклюшки парами и все время ловко, прямо в ладонях перекручивают их, перевивают две нитки между собой, и одновременно перекидывают, перевивают пары, зацепляя плетенку все за новые и новые булавки, определяющие основные точки узора. Чем кружево сложнее, тем больше требуется коклюшек, иногда до восьмидесяти пар, до ста. Но в основном — тридцать, сорок. Скорость, или, как говорят кружевницы — спорина, важнейшее условие в их работе, у большинства коклюшки летают так, что за ними не уследишь. Летают и при этом часто мелодично постукивают, клен ведь дерево легкое, певучее, поэтому его и используют.
А у некоторых к торцу каждой коклюшки еще прибиты крошечными гвоздиками свободно болтающиеся копеечки, которые нежно, прозрачно позванивают, и это похоже на веселое чиликанье целой стаи воробьев. Представляете, за окнами ночь, трескучий мороз, снег по колено, а в избе — весеннее воробьиное чиликанье.
В России существовало четыре основных типа кружев: русское сколочное, немецкие вилюшки, сцепной манер и численные.
Сколочное — от сколка, рисунка, закрепленного на подушке, по которому многими парами коклюшек одновременно выплетали и узор, и мелкую сетку фона.
Сцепное и немецкое — тоже по сколкам, но раздельно: сначала плели узор, затем сетку, все немногими парами, а затем сцепляли все при помощи тамбурного шва.
Численное же плелось без всякого рисунка, кружевницы просто отсчитывала одинаковое число разных переплетов, и у нее бесконечно повторялся один и тот же узор. Эти кружева называли еще мерными, и они у нас самые старинные.
Центрами русского кружевоплетения были Вологда, Елец, Мценск, Михайлов на Рязанщине и слобода Кукарка Вятской губернии. Это все с округами, конечно. Плели их и в других местах: в Балахне, в Тульской губернии, Московской, Петербургской, Тверской, но уже не в таких масштабах.
Причем у Михайловских была своя особенность: нитки на них шли не тонкие, как в других местах и в Европе, а толстые, пухлые, в основном шерсть домашнего крестьянского кручения, отчего кружево получалось плотным и ворсистым, как дорогая тяжелая ткань. И чаще всего оно было цветным: обильное красное сочеталось с яркими синими вкраплениями, с зелеными, желтыми, белыми. Специалисты считают, что михайловское кружево самое древнее у нас, что по характеру и рисунку оно точно такое же, какое в древности на Руси плели из металлических нитей, а затем унизывали жемчугом, перьями, блестками и нашивали на душегреи, шубы, шапки. Удержалось на михайловской земле это цветное кружево лишь в силу удивительного пристрастия здешних крестьян к нарядным одеждам. Один старик из села Стубло еще в середине девятнадцатого века хорошо объяснял: «У нас мода вот так: из последнего бьются, а не уступят друг дружке». Крестьянки, все как одна, обшивали тут подол верхней сорочки пестрыми узорными полосами, вытканными из разноцветных шерстей и обрамленными по низу кружевами с цветными разводами. Фартуки, по-старинному «занавески», делались тут только кружевные, с рельефным красным рисунком, с вставками из кумача и цветных ситцев. И каждая девушка и женщина, конечно, старалась чем-нибудь да от другой отличиться, так что разнообразие в узорах было сплошное.