А Гурий Никитин «со товарищи» изобразил русское поле и рожь, которую жнут серпами русские мужики и бабы, одетые в очень красивые голубые, розовые и красные рубахи навыпуск. А рожь — золотисто-желтая, спелая. Порты же у мужиков набойные, узорчатые, какие носили на Руси в древности, и тоже голубые да розовые и белые. И все фигуры в разных плавных позах, как волны, эту рожь по диагонали пересекают. Цветовая ритмика и гармония — бесподобные. А главное — нежное все, солнечное, улыбчивое. Во фресках, где краски кладут прямо на сырую штукатурку, они вообще всегда мягкие и прозрачные получаются, а тут еще самые звонкие и приятные из них взяты — в основном голубые да розовые и красные, да на золотисто-желтом фоне. Музыка!
Ну а как же ребенок? Ведь в библейском сказании не жнецы главное, а он.
Художник его тоже изобразил, но только на самом заднем плане: стоит там какой-то мальчонка с двумя взрослыми и руку поднял. И все. Если не знаешь, ни за что не догадаешься, зачем они в этой картине. Вот вам и толкование священного сюжета: одно лишь слово в тексте мелькнуло «к жнецам», а художник какое-то свое поле вспомнил, и, наверное, теплые запахи поспевшей ржи, и небо высокое, и голоса родные. Он об этом картину написал, о самом дорогом его сердцу — о России.
И Ноев ковчег у него строят так, как строят бревенчатую русскую избу. Вокруг сруба лошади толпятся, коровы, свиньи, птица домашняя и всякие лесные звери, но большей частью тоже свои — зайцы, олени, медведи…
Все святые и все обычные люди на этих фресках необыкновенно здоровые, сильные, красивые. Тела у них только удлиненные и стройные, и каждое в движении — или в стремительном, или величавом. Застывших персонажей вообще нет: жизнь то неудержимо несется в этих повествованиях, то как будто клокочет, то замирает в ожидании чего-то и полна тогда глубокого внутреннего напряжения. И лица у всех красивые, и одежды. Многие ткани покрыты сплошными разнообразными узорами. И все украшения в узорах. И оружие. Конская сбруя. Колесницы. Полы, потолки и стены в дворцах и чертогах. Домашняя утварь. В пейзажах в дивные узоры сплетаются даже самые обыкновенные травы и цветы.
Но главное, что тон всему тут задают голубые — самые обильные в русской стенописи. Ну а какие чувства может разбудить в человеке обильная, прозрачная, звенящая голубизна да в бесподобных сочетаниях с нежными розовыми, белыми, с теплыми золотистыми, вишневыми, оливковыми, коричневыми, сиреневыми…
К этим писаным узорам добавьте еще богатейшие золотые орнаменты огромного резного иконостаса, резных птиц, фантастические цветы и гирлянды патриаршего места, тончайшее, будто и не из дерева резаное, кружево сени — специального навершия над престолом в алтаре. Оно здесь из самых роскошных в России и похоже на шатер крошечной сказочной церковки, в которой тоже объем громоздится на объем, узор на узор…
И все же была на Руси иконопись, которая по своей нарядности, богатству и художественной изощренности превзошла даже ярославцев, превзошла буквально всех. Речь, разумеется, о строгановских письмах.
Вообще-то они родились в Москве в шестнадцатом веке, где ряд царских изографов, выполняя заказы знаменитых солепромышленников Строгановых, учитывали их вкусы и пожелания сделать все «поузористей и понарядней». А потом купцы создали и собственную мастерскую в Соли Вычегодской, куда в шестнадцатом же веке перебрались из Новгорода. Кто-то из первых Строгановых, по преданиям, был и сам иконописцем, причем очень хорошим, и семейное, а по существу-то глубоко народное, пристрастие к узорочью стало главным в их письмах. Иконы здесь начали покрывать сплошными тончайшими золотыми орнаментами, больше всего схожими с орнаментами русской скани. Особенно славились миниатюрные строгановки, так называемые «Праздники» и «Жития», когда на доске максимум в двадцать пять-тридцать сантиметров высотой в центре изображался в полный рост какой-нибудь святой, — это называлось средником, — а вокруг него располагалось двенадцать, а то и в два раза больше клейм — крошечных круглых или квадратных сюжетных картинок с многими фигурками в каждой. Клейма повествовали о разных эпизодах жизни изображенного в центре святого и писались из-за капельных размеров только с помощью мощных луп. Писались виртуозно, с детальнейшими проработками всего и вся, а потом на каждую картинку наносился еще и фантастически тонкий сплошной орнамент настоящим твореным золотом. И рамки и боковинки миниатюрных икон отделывались настоящим золотом, а положенные прозрачными плавями одна на другую краски светились дивными самоцветами, и каждая от этого превращалась в подлинную художественную драгоценность, подобных которым тоже не было больше нигде.
РЕЗЬБА ПО ДЕРЕВУ И ИЗ ДЕРЕВА
О работе с деревом, о резьбе по дереву и из дерева сказано уже немало. И все-таки необходимы добавления.
Сейчас в Москве есть станция метро Коломенская, а неподалеку от нее на высоком берегу Москвы-реки расположена музей-усадьба с таким же названием.
Когда-то это была одна из подмосковных усадеб русских царей. На Воробьевых горах была, в селе Измайлове, в селе Преображенском и здесь, в Коломенском. Большая усадьба, красивая, с селом, с деревянными и каменными хоромами и с первой каменной церковью Вознесения с высоченным шатром, возведенной при отце Ивана, Василии Третьем, о которой тоже уже говорилось.
Когда цари с семьями, челядью и придворными отправлялись в Коломенское, поезда в десятки, а то и сотни экипажей растягивались на несколько верст, и бывало, что головные уже въезжали в усадьбу, а последние еще не покидали Москвы.
Особенно любил Коломенское Алексей Михайлович. Лето почти все проводил там, наезжал и зимой. Там, в заливных лугах за Москвой-рекой, в те времена водилось несметное множество уток, гусей, куликов и прочей водоплавающей птицы. А Алексей Михайлович был страстный охотник, держал сотни соколятников с соколами, псарей с борзыми и гончими собаками и всех иных необходимых для охоты умельцев, и охоты в Коломенском устраивались грандиозные, многодневные — воистину царские.
Человек образованный, умный, с хорошим вкусом, он конечно же хотел, чтобы его любимая усадьба стала еще красивей, еще удобней и отрадней, и решил построить в ней дворец, каких бы свет еще не видывал — всем на удивление. И непременно деревянный, как было заведено на Руси. Во все времена до него и при нем у нас все были убеждены, что в деревянных домах жить разумнее, здоровее, чем в каменных, — и это действительно так. Просто каменные долговечнее. Деревянный дворец был построен когда-то в городе Коломне для Ивана Грозного, в него входило сорок семь различных, в том числе больших и очень красивых, строений и церковь. Огромные деревянные дворцы были в селе Сафарине, в Москве на Воробьевых горах, в селах Преображенском и Покровском.
Алексей Михайлович решил превзойти всех.
Мастеров позвали московских и подмосковных: плотничьего старосту Семена Петрова, стрельца-плотника Ивана Михайлова и крепостного крестьянина-плотника Савву Дементьева. У каждого была своя артель.
Имена этих строителей известны потому, что дворец строили царю. А при царском дворе всегда вели особые книги, куда записывали буквально все царские дела и расходы: с кем какие были переговоры важные и заключены договора, какие приняты новые указы и распоряжения-повеления, что произошло особо интересное, что куплено, что кому заказано, откуда привезено, за что кому и сколько заплачено…
Итак, плотничий староста Семен Петров, стрелец Иван Михайлов и крестьянин Савва Дементьев. Обратите внимание, для Ивана Михайлова и Саввы Дементьева, как для большинства русских строителей, строительство было второй профессией, а вообще-то первый служил в стрелецком полку и, наверное, не раз воевал, а второй растил хлеб, овощи, держал скотину. Однако взяли, как видите, именно их — значит, знали, какие это блестящие мастера; на царевы дела приглашали только лучших из лучших.