А это из «Ильи Муромца и Калина»:

Ей-богу, не хочется останавливаться, хочется выписывать еще и еще — и самому радоваться и вас порадовать.

Кстати, Лев Николаевич Толстой задумывал написать роман о русских богатырях и драму о Даниле Ловчанине, но, к сожалению, не успел.

Невозможно точно сказать, и сколько уже веков существуют большинство всем нам знакомых и таких любимых наших сказок. Нет, любимых — слишком осклизлое слово, тут большее: они в нашей плоти и крови — наши сказки. После колыбельных песен ведь именно они начинали лепку русских душ. А в древности особенно и буквально всех: и кто начинал жизнь в лубяных зыбках в курных избах где-нибудь на Печоре, и кто в срачицах тончайшего полотна грелся, подобрав под себя ножонки, на изразчатых муравленых лежанках в каких-нибудь боярских и даже царских теремах. Всем одинаково сказывали мамки, бабки и деды про царевну-лягушку, про Кощея Бессмертного и Василису Прекрасную, про теремок и колобок, Ивана-царевича и Серого волка, Марью Моревну и Емелю на печи, про сестрицу Аленушку и братца Иванушку, про Сивку-Бурку и гусей-лебедей…

Повспоминайте, повспоминайте сами, сколько их всего, сказок-то. И сколько воистину гениальных, не уходящих из нас до самой нашей кончины.

И многие бессмертные песни — иначе и не скажешь, ибо они звучат поныне, — существуют века. «Ты взойди-ко, красно солнышко», «Вниз по матушке по Волге», «Эй, ухнем!», «Во саду ли, в огороде», «Я посею ли младешенька», «По улице, мостовой», «Соловей мой, соловеюшка», «То не ветер ветку клонит», «Во лузях», «Во поле березонька стояла»…

В старину пели почти все. Тогда жизни без песен вообще не существовало. Теперь-то все радио поет и разная другая техника, и жизнь вроде бы тоже вся в песнях, но живой человек стал петь в сто, в тысячу раз меньше, а некоторые и вовсе уже никогда не поют, только поорут иногда случайно в застолье и думают, что тоже пели. А настоящая песня — это совсем другое, без нее человеку и пить-то невозможно, без нее душа глухой делается. Прежде люди ой как хорошо это понимали. Потому всю жизнь за песни и держались. Народился человек — мать сейчас же ему колыбельную по десять раз на дню. Уже, значит, песней ему душу лепит. И так потом на каждом шагу: в играх, в церкви, на покосе, на жатве, на гуляньях, когда женился человек, когда помер, когда поехал куда — как всегда удивительно пели на Руси в дорогах-то, как чувствовали, как понимали песенность самой необъятной своей земли! Под последний сноп были песни, целое представление под последний сноп устраивали, всей деревней выходили его зажинать… И сколько же знал каждый тогдашний человек песен, если только свадебных их существовало более четырехсот. А были ведь еще наулочные песни, трудовые, плясовые, любовные, рекрутские, духовные, арестантские, потешные, солдатские, величальные, игровые, детские; были, как уже говорилось, погребальные и поминальные причеты и плачи, заговоры, наговоры и присказки. Один из пронзительнейших плачей-зовов к родимой матушке, лежащей в могиле, мы уже приводили в главе «Месяцеслов», а колдовски-завораживающие наговоры знахарей и ворожей — в главе «Поверья, предания, обычаи, обряды».

Представить себе жизнь русских без поэзии вообще невозможно — она вошла в их плоть и кровь, стала почти их сутью; ведь даже приметы, пословицы, поговорки, присказки и загадки у нас чаще всего рифмованы, ритмичны, афористичны. Да и в просторечии русские жуть как любят красное, ядреное, меткое, точное словцо и говор ладный да складный, и какие по этой части есть мастаки и великие таланты, каждый знает отлично — так порой прижгут, припечатают, что хоть стой, хоть падай… Или, как сказал Николай Алексеевич Некрасов: «Лучше не напишешь — хоть проглоти перо!»

Много говорено, да мало сказано. Счастье не конь, хомут не наденешь. Русский не боится креста, а боится песта. Брюхо злодей — старого добра не помнит. Легко ранили — а головы не нашли. Попал в стаю, лай не лай, а хвостом виляй. Скучен день до вечера, коли делать нечего.

Их около тридцати тысяч — русских пословиц, поговорок, присказок, прибауток, скороговорок и тому подобного. Есть буквально обо всем на свете. А каждая пословица, по определению Владимира Ивановича Даля, — это ведь коротенькая притча; «суждение, приговор, поучение, высказанное обиняком и пущенное в оборот, под чеканом народности. И, как всякая притча, полная пословица состоит из двух частей: из обиняка, картины, общего суждения и из приложения, толкования, поучения». А поговорка — окольное выражение, переносная речь, иносказание, обиняк, но без притчи, без суждения. А все вместе они еще одна, такая же необъятная, как месяцеслов, энциклопедия народной мудрости «и суемудрия, в которой и стоны, и вздохи, плач и рыдания, радость и веселие, горе и утешение в лицах». И кто их сочинил — неведомо никому, но все их знают и на них учатся.

Зато хорошо известно: что рождались они только в народе, и высшее общество долго их не принимало, потому что это были картины чуждого ему быта, да и не его язык.