— И… — я проводил взглядом ещё одну небольшую связку детей, — здесь нет никаких детских домов?

— Зачем? Их же можно продать, — вздохнула Элизи и отвернулась от меня, показывая всем видом, что разговор окончен.

Нет, я понимаю, что не мне о таком говорить, но… я никогда специально не делал подобного. Я не убивал детей ради забавы или посмотреть, как те умирают. Я не разменивал их на выгоду для себя. Да, кто-то погиб по моей вине, но я не хотел этого и по возможности бы избежал подобного. Не буду врать, если бы мне пришлось спалить город, чтоб выжить, а там есть дети, я бы его всё равно спалил. И мне приходилось это делать, но у них были бы шансы спастись. Но если была бы возможность, то я бы подобного обязательно избежал. Потому что это… ну это дети, что я могу сказать?

А тут я смотрю как этих детей продают их же родители на ровне с мясом. Родные родители! Это просто разрыв шаблонов. Блять, да у меня мать рвала за нас жопу, чтоб прокормить и дать нормальное образование. А тут…

Но опять же, это моя мораль. Мораль моего мира. Дети — святое; дети — личность и так далее.

Здесь такое не действует. Здесь уровень древнего мира или какого-нибудь средневековья со взглядами Рима, где живёт тот, кто может прокормить себя. Зависишь — не имеешь права голоса и мнения. Раб не человек; он вещь и отношение к нему такое же. Глупо мне лезть сюда с криками: вы не правы, это бесчеловечно, такого не должно быть.

Может и должно, может мы и правы. Но таковы их правила. Таковы были правила и моего мира до того, как он шагнул дальше. Если человек такой умный и считает, что это неправильно, то пусть возьмёт и изменит всё. Поменяет взгляд мира на это и принесёт свою мораль, если не согласен с их моралью. Попиздеть все мастаки.

И я не согласен. Я не считаю подобное правильным. Меня это раздражает, мня это бесит. Я делал страшные вещи, потому, что меня вынуждали и мне не оставалось выхода: или они, или я. Я просто выживал и не считаю себя хорошим человеком. Однако моя мораль не изменилась. От того…

Хочешь изменить, возьми и измени.

— Ты был прав, — тихо сказала Элизи. — Я никогда не была героем. Я не изобрела лекарства от болезней, не сделала мир лучше. Я лишь пользовалась силой. Да, я защищала других и хотела помочь им, но… Это не делает тебя героем. Это как лечить симптомы у больного человека, но не его болезнь.

— Всё будет, — ответил я.

— Что именно?

— Всё. Абсолютно всё. Но пока разберёмся с проблемой, которая нас ждёт дальше.

А тем временем мы подъехали к воротам. Хочу сказать, что они не превышали размеров стен, что были в сгоревшем городе, который отныне я буду звать пепелищем. Может совсем чуточку выше, но не более. Наши сопровождающие о чём-то говорили с охраной, после чего в нашу карету постучали.

— Моя госпожа графиня Элизиана, стража просит разрешения посмотреть на вас и удостовериться, что это именно вы, — прогудел один из наших сопровождающих.

Элизи молча встала, подошла к двери и распахнула её. Стража города тут же отдала честь.

— Прошу простить мою дерзость, госпожа графиня Элизиана. Я лишь следую правилам, — сказал старший из стражи.

Элизи кивнула.

— Я знаю. Вопрос решён?

— Да, госпожа графиня Элизиана, — слегка поклонился он. — Ещё раз, прошу прощения за дерзость и добро пожаловать в Шмаровий.