— Просто он предпочитает быть один. Говорят, такое бывает.

— Надеюсь, у него есть хотя бы зеркало?

— Зеркало он тоже клюет.

— А главное — никаких пластмассовых или даже деревянных, но искусственных веток. Иначе у него могут воспалиться лапы.

— Он сидит на буковой ветке, выращенной в биологически чистой почве.

— Можете иронизировать сколько хотите…

Поезд ехал по узкому ущелью. Вдоль железнодорожного полотна справа и слева стояли ели с тяжелыми, мокрыми от дождя ветвями. Время от времени среди них мелькали нежно-зеленые лиственницы. Видавший виды вагон второго класса раскачивался и громыхал колесами. Соне приходилось водить пальцем по строчкам, чтобы не потерять место, где она читала. Краем глаза она следила за женщиной. Та неотрывно смотрела на сумку с Паваротти, словно пытаясь установить с попугаем телепатическую связь.

Руки она положила на колени. Это были необыкновенно большие и грубые руки. Лак на ногтях был того же ярко-розового цвета, что и губная помада. Выпуклые ногти напоминали лакированные ореховые скорлупки.

При виде этих рук Соне стало как-то не по себе. Она подняла голову. Желтая попутчица смотрела ей прямо в глаза.

— Я этими руками всю жизнь работала как проклятая, — пояснила она, словно пытаясь оправдать свои руки.

Соня не знала, что ей ответить.

— Вы всегда берете попугая с собой в отпуск?

— Я еду не в отпуск.

— Значит, вы там живете?

— Да.

— А где именно?

— В Валь-Грише.

— Так вам надо было ехать через Клостерс, через туннель Ферайна.

— Я не люблю туннели.

Соня опять взялась за книгу, но женщина не поняла намека.