Вызревало там что-то на станции. Бродило, образовывалось, поднималось. И троим посланным к Мельнику хотелось это брожение непременно унять, оставить под крышкой.

Мельник отбрехивался рвано, зло.

Приоткрылась кабинетная дверь.

– Назначим заседание Совета Полиса. Мы молчать не имеем права! Пусть там все выступят. А потом население введем в курс. По итогам. А вы с вашим расколом… Сами как-нибудь!

– А если правда весь этот Рейх фальшивка, – перебивал их Илья. – Если Евгений Петрович сам фальшивка и предатель, если все там у нас фальшивое, то я что тогда, то мне зачем тогда, то за что Марину с хвостиком, и за что тогда Наринэ на колготках, и за что мне, и зачем. Они говорят, пиши, а что пиши, куда это можно такое записать, какими словами…

А у Артема рот гнилыми тряпками забит, нечего ему ответить, и даже попросить Илью Степановича помолчать нет возможности.

Прошелестел на выход нестриженый брамин, метя пыль халатом, следом за ним прошагал офицер, пахнущий старым потом и нестираным бельем, и неустановленный гражданский последним просеменил. Конец аудиенции.

– Дозванивайся!

Троица сдулась, уместилась в сжатый до спичечного коробка дверной проем в конце коридора, вышла к народу.

– Правду! – полыхнуло снаружи в распахнутую дверь.

Илья Степанович приподнялся вверх-вдоль по стене, потянулся к крику, подался весь ему навстречу, но шерстяной человек осадил его, вложил учителю кулак в солнечное сплетение.

И снова захлопнулось.

Вот: люди, наконец, хотели знать, а у Артема опять во рту вонючая тряпка. Ничего, теперь другие за него могут сказать. И сказать, и сделать. Разослал во все концы гонцов, теперь и подохнуть не так жутко.

Долетало: трое этих по очереди что-то баюкающее мурлычут проснувшейся толпе. Та кричала вопросы, ей колыбельных не хотелось.

Спасибо, Летяга, думал Артем.

Жалко, что ты умер.

Странно, что ты умер.

Как же ты – не будешь больше косить на меня своим глазом? Шутки не сможешь шутить? У кого мне кровью одолжиться теперь? Прости, что сомневался в тебе в самый последний момент, Летяга. Но ведь и ты во мне в самый последний момент сомневался.

Сомневался, а сказал все как надо; так, чтобы меня вытащить из петли.

Жалко, ты не слышишь, как там, на станции, люди просят правды.