Халдей-мажордом прогнозируемо отшатнулся в сторону, трусливо присел на корточки и, обхватив голову руками, принялся бестолково бормотать извинительные фразы, мол: – «Не хотел обидеть, барин…. Не так изволили понять…. Семеро по лавкам плачут от голода, ещё трое – от холода…. Не губите, Христа ради…».
– Я тебя, рыжую самку собаки, научу Родину любить! – мрачно пообещал Петька, отправляя саблю обратно в ножны. – В том смысле, что вести себя прилично. Без наглости и хамства избыточного…
Из приоткрытого окошка первого этажа раздалось ехидное хихиканье, и скрипучий старушечий голосок радостно известил:
– Узнаю русский гусарский дух! Годы идут, а гусары – всё те же, как и тридцать лет тому назад…. Молодцом, право! Хвалю…. Жано! Проводи господина подполковника в столовую! Только сперва обмахни с него снег, потом помоги раздеться…. И вели уже подавать второй завтрак с кофием! Проголодалась я что-то…
– Слушаюсь, барыня, слушаюсь! – мажордом тут же вскочил на ноги, торопливо схватил в руки веник, прислонённый к одной из колонн, подбежал к Петру и засуетился:
– Барин, повернитесь-ка, я вас обмету чуток! Вот, и здесь позвольте-ка. А теперь спину и ноги…
«Эге, а он, похоже, боится эту неизвестную «барыню» до дрожи в коленях. Даже сильнее, чем обнажённую гусарскую саблю …», – подумал Петька, а вслух поинтересовался шёпотом:
– Как зовут хозяйку? Строга, небось? Кем она приходится молодому князю Глебу? Жано – твоё природное имя?
– Зовут Елизаветой Алексеевной. Князю Глебу приходится двоюродной бабкой, – усердно работая веником, сообщил мажордом краешком рта. – Очень строга. По субботам лично сечёт девок дворовых. Через одну и до крови. Меня же при крещении нарекли Иваном. Теперь вот – Жано…
– Понятное дело, бывает, не расстраивайся…. Емельян, что жеребца увёл в конюшню, сын твой? Лицом больно уж похож.
– Сынок, младшенький…. Очень шустрый и разумный. А, что?
– Пока ничего. Потом переговорим, Ладно, веди уже к барыне, на второй завтрак с кофием…
Столовая княжеского дома Нефёдовых произвела на Петра неоднозначное впечатление.
«Никакой тебе исторической экзотики, чёрт побери!», – капризный внутренний голос даже слегка возмутился. – «Если не обращать внимания на разные мелочи – как то, на отсутствие эклектических ламп-люстр и плазменной панели домашнего кинотеатра – то легко можно предположить, что дело происходит в двадцать первом веке, в загородном доме какого-нибудь бизнесмена средней руки, или областного депутата, что суть – одно и то же. Мебель, искусно стилизованная под антиквариат, стены обклеены бумажными аляповатыми обоями, наборной паркет на полу, на окнах – тяжёлые шторы-портьеры, впрочем, почти все раздёрнутые, поэтому в помещении достаточно светло. Ну и всяческие картины-скульптуры – везде и всюду. Золочёные рамы, мраморные ангелочки-Амуры, громоздкие напольные часы…. Как же без этого? Любовь к искусству всегда была в почёте у состоятельной российской публики, типа – так полагается по высокому статусу…. Иконостас в углу и изразцовый камин? Не, такое и для Будущего не в диковинку. Справа двухстворчатые высокие двери, слева – точно такие же. Да, ожидалось увидеть нечто совсем другое…. Что конкретно? А Бог его знает! Что-нибудь особенное, специфическое, подчёркивающее, так сказать, дух эпохи…. Кстати, по поводу духа. Пахнет, как раз, непривычно – по понятиям двадцать первого века. Всё тот же – как и в светёлке жабинского постоялого двора – аромат свежевыпеченного хлеба и сушёных трав, да и нафталином отдаёт самую малость. Видимо, по холодному зимнему времени года, княжеский дом проветривают не часто, берегут живительное тепло…».
Да и старая княгиня Нефёдова показалась Петьке самой что ни наесть обыкновенной бабушкой, где-то даже узнаваемой.
«Она же очень похожа на незабвенную Татьяну Пельцер! Ну, из кинофильма «Формула любви», где Пельцер играла пожилую тётушку главного героя», – удивлённо-обрадовано известил внутренний голос. – «Многочисленные пёстрые кофточки-телогрейки, надетые одна на одну. Кружевной белоснежный чепец, седые – явно, накладные – букли-валики, умные, внимательные, чуть усталые глаза за толстыми стёклами очков…. Как такая симпатичная и внешне добрейшая бабулька может по субботам лично сечь дворовых девок? Да ещё через одну и до крови? Прав был бессмертный классик: – «Умом Россию не понять. Аршином общим – не измерить…». Страна неразрешимых парадоксов и тупиковых загадок…».
– Проходи, отважный подполковник, не стесняйся! – любезно пригласила старушка. – Ты сказал, мол, Пьер Бурмин? Уж, не сынком ли приходишься Афанасию Бурмину? Как же, помню его! Известный был – в своё время – похититель женских доверчивых сердец. Даже за моей племянницей покойной, матушкой князя Глеба, пытался ухаживать-ухлёстывать, хват такой…. Присаживайся, мон шер, присаживайся! В ногах-то, как известно, правды нет. Устал, небось, с дороги?
– Нет, мадам! Ни капли! – Петька браво щёлкнул каблуками ботиков. – Для гусара семь вёрст – не крюк! Как, впрочем, и семнадцать…. Позвольте, мадам, вашу ручку!
– Что? Ах, да, эти гусарские штучки…, – княгиня величественно протянула морщинистую ладошку. – Лобзай, озорник! Лобзай, коль такой небрезгливый. Старческая кожа, она совсем не напоминает надушенный китайский шёлк, а, наоборот, очень похожа на средневековый потрескавшийся пергамент – с соответствующим запахом…
Завершив процедуру целования, Пётр уселся на стул с гнутой резной спинкой (совершенно обычный стул, даже в 2012-ом году такие, в смысле, очень похожие, можно было запросто встретить в московских мебельных магазинах), и с интересом оглядел стол, накрытый ко второму завтраку.