– В рисовании. Но все-таки не думай, что ты уже чемпион! Я просто хвалю тебя, чтобы ты рисовал еще лучше и не останавливался на достигнутом.

Она прыснула, соскользнула со стены и исчезла.

Сидя в тени дерева, Вернер фон Бреслау еще долго слышал ее заливистый, прозрачный смех, стихавший по мере ее приближения к дому, пока он не растворился в щебете синиц, воркованье горлиц, вокализах дроздов – так море впитывает капельки пены.

– А теперь, папа, ты должен мне объяснить, потому что я ничего не понимаю!

Йокен фон Бреслау потряс письмом. Он побагровел от ярости, его подбородок дрожал, ноздри раздувались, в глазах сквозила растерянность. Он набросился на отца с обвинениями.

– Но почему? Почему?

Вернер фон Бреслау потупился. Верно говорят: опасайся худшего, тогда не будет разочарований. Столько лет он боялся, как бы эта история не выплыла наружу. И вот свершилось, граната, предвещавшая конец света, взорвалась.

Йокен бросил письмо на стол и, перечитав, хлопнул по нему ладонью.

– Ты состоишь в неонацистской группе!

– Нет…

– Ты входишь в комитет неонацистов. Тут написано черным по белому.

– Да, но…

– Еще с пятьдесят второго года! Сразу после моего рождения!

Йокен метался по гостиной, колотил кулаком по стенам, мебели, дверям. Он был охвачен яростью. Еще ни разу за сто лет их семейный кров не видел таких проявлений агрессии – падали на пол безделушки, сотрясался пол, стены принимали на себя удары. Вернер не шевелился, понимая, что сын крушит все, что подвернулось под руку, чтобы не поднять ее на отца.

– Ты ничего не знал, папа? Не понял, что происходит в стране после сорок пятого года? Людям было стыдно. Страшно стыдно. Стыдно из-за того, что они совершили нечто ужасное. У тебя что, нет совести?

Он бросился к отцу, и старик бессознательно зажмурился, заслонив лицо локтем. От этого опасливого жеста Йокена передернуло, а на губах от ненависти выступила беловатая пена.

– Ты врал мне всю жизнь.

– Йокен…

– Ты всегда говорил мне, что не поддерживал Гитлера, его расистские бредни, фашистскую идеологию. Ты заявлял, что питаешь отвращение к антисемитизму, не приемлешь ненависть к коммунизму и не считаешь себя представителем высшей расы. Ты мне всегда говорил, что воевал не по убеждению, а по обязанности, потому что принадлежал к нации, находившейся в состоянии войны.

– Это так.