Эндоморфин постепенно начинал действовать. Сперва почти незаметно, неощутимо, но Маадэр знал, что в паре желтоватых капсул содержится исполинская сила. Сила, способная изменить весь мир. Едва он двинулся вниз по улице, окружающий мир уже начал меняться.
У эндорфина было странное свойство, хорошо знакомое Маадэру, он никогда не менял вещи, на которые ты смотришь, но, если сконцентрироваться, эти перемены можно было заметить краем периферийного зрения. Резкие контуры зданий Девятого, похожие на осколки зубов в пасти мертвеца, стали мягче, сгладились, ушли куда-то на второй план, как плоские декорации, отодвинутые внутрь сцены. Редкие прохожие перестали казаться хищными насекомыми с порывистыми неестественными движениями и горящими в темноте глазами, они обернулись безмолвными, плывущими мимо, тенями. Шань-си делал свою работу, он менял мир вокруг Маадэра, заштопывая прорехи в мироздании, латая его гнилую обивку, из дыр в которой торчали влажные и гнилые внутренности Пасифе.
Он не прошел и сотни шагов, когда ветер, зло грызущий развороченные кровли Девятого и шипящий в бетонных термитниках-трущобах, стал напоминать затейливую мелодию с невыразимо прекрасным и сложным ритмом. Идти стало легче, в ногах появилась приятная неуклюжая ловкость.
Но самым приятным было то, что стальные осы в мозгу стали затихать. Они еще вились, время от времени задевая своими шипастыми шершавыми металлическими лапками розовую мякоть мозга, но зуд, появлявшийся при этом стал мягче, терпимее. Словно мозг затянулся в плотную и мягкую оболочку. Внутрь тела насыпали серебряной пыльцы, оно стало почти невесомым.
Мир вокруг него продолжал меняться, превращаясь из зловонной клоаки, какой он всегда помнил Девятый, в удивительное царство форм и цветов, где узкие тесные улицы начинали сплетаться друг с другом, а громады давно брошенных фабрик вдруг подсвечивались каким-то внутренним светом. Темно-багровое небо, распахнутое над Пасифе, обрело новые оттенки и объем, посветлело, и уже не так напоминало разворошенную воспаленную рану. Удивительно, даже едкий запах нечистот и химикалий, извечный спутник бетонных трущоб, перестал на какое-то время тревожить Маадэра. Шагая по темной улице, он рассеянно глядел на редкие фонари, словно те были новыми звездами неестественной красоты, и одновременно воспринимал дарованные шань-си ощущения, настолько тесно сплетающиеся с показаниями его собственной хаотично работающей нервной системой, что невозможно было отличить, какое из них является подлинным, а какое иллюзорным.
…тяжелые складки бархата под пальцами…
…прикосновение трепещущего птичьего пера к щеке…
…мелодичный, рассыпающийся на ноты, хруст стекла под ногами…
Зуд в подкорке совсем стих, задавленный этими новыми ощущениями, по позвоночнику вверх и вниз расплылось тепло. Но не обычное тепло сродни тому, какое ощущаешь дома, сняв с себя мокрый плащ, пропахший химическими и биологическими испражнениями города, а другое, особенного рода, разглаживающее все уставшие клетки немолодого тела, скользящее по нейронам, разогревающее все замерзшее за долгие годы…
…в небе… парит… звон, волшебный — как золотая сеть… Вдохнуть полную грудь…
«За тобой идут, — сказал вдруг Вурм. Сквозь призму эндоморфа его голос доносился едва слышимо, как возня мышей из-под пола, — Ты в себе?»
Маадэр помотал слегка головой, чтоб избавиться от золотистой пыльцы перед глазами. Воздух еще пел, но теперь это была тягучая мелодия, сотканная из самого времени, не чарующая, а заставляющая кровь мчаться по венам как раскаленное масло по внутренностям пышущего жаром двигателя. На лбу выступил пот, кожа налилась таким жаром, что прикасаясь к ней можно было обжечься. Как будто вместо плоти теперь была раскаленная до малинового свечения свинцовая нечувствительная обшивка.
«Уже отпускает, — сказал Маадэр, замечая, как предметы перед глазами снова приобретают привычную форму, — Боли не будет еще часов пять-шесть. Ар-р-ррр… Дьявольские морфины».
«Десять метров. Приходи в себя, под кайфом тебя свалят с ног первым же ударом».
Маадэр улыбнулся. Так широко, что если бы кто-то попался ему навстречу — шарахнулся бы в сторону. Но переулок, по которому он шел, был пуст. Просто неширокий проход между домами, залитый тяжелой, будто болотной, темнотой, из которой выступали острые хребты проржавевших много лет назад заборов, остовы гниющих на улицах механизмов и привычный уличный хлам. Камень домов напоминал старую иссохшуюся плоть старика, покрытую частыми пигментными пятнами в тех местах, где отслаивалась внешняя обшивка.
Искать кого-то в Девятом — рисковое дело, если только молодость не заточила твои зубы здесь же. Да и тогда есть вероятность, что кто-то окажется быстрее или подготовленнее тебя. Скверное место — Девятый… Смесь рабочего пригорода, полусгнивших трущоб, давно запущенных складских окраинных секторов и заброшенных ирригационных полей, от которых до сих пор остался плавающий в воздухе болотный кислый запах. Маадэр воспринимал его как некое подобие чана алхимика, в котором что-то вечно плавает, смешивается, чадит и испускает зловонный дым.
Нехорошее место — Девятый. Здесь и днем городового никогда не увидишь, а ночью тут начинается своя жизнь. Невидимая, но всегда ощущаемая. К которой нельзя прикоснуться, но которая всегда рядом — зыбким переливом теней на стене… Запахами кислотных помоек и затхлых заброшенных жилых блоков, звуками отдаленных выстрелов и наркотической невнятной музыки, прикосновениями покосившихся от времени бетонных стен и ржавых решеток. Как дыхание невидимого существа, затаившегося в темном углу. Существа, взгляд которого ты всегда ощущаешь на себе, в какую бы сторону ни пошел.
Как внутри чьего умирающего от старости организма, подумалось Маадэру, когда он пробирался через узкую щель в заборе, где несло мочой и чем-то паленым, легко представить, про пробираешься по старой ржавой кишке какого-нибудь космического динозавра. Ладно, старик, дай своим мозгам проветриться. Чего доброго, и в самом деле оставят валяться с пробитым черепом…
Судя по тому, что вокруг было темно, кайф продержал его не меньше получаса.
Эндоморфинная волна схлынула, оставив после себя теплоту в груди и легкость во всем теле. Окружающее Маадэр воспринимал очень четко, хотя немного блекло.