Щенок оказался кавказской овчаркой серо-бурого цвета, с длинной шерстью и огромной головой. Его переселили в будку, посадили на цепь – отпустили в самостоятельную жизнь. Грозный на вид, огромный, а добрый такой… Может быть, потому, что вырос в тепле и сытости? Чаще всех к нему подходила Вика, которая тоже выросла к тому времени. Заглядывала в конуру и звала: «Баксик, ты где?» Следом подкрадывалась Мурка, грациозно выгибала спинку, садилась около него и по старой привычке заглядывала в миску с едой. Он отодвигался и смотрел на нее добрыми глазами из-под нависших бровей. Кошке повезло, жила она в доме у хозяев и не знала горя. Кувыркалась около Вики и мурлыкала: «Жизнь удалась!»

Но однажды и ей пришлось пережить тот же страх, который чувствовали ее бездомные собратья, хотя общением с ними Мурка всегда брезговала. Это случилось, когда приехал в гости мой брат. Он терпеть не мог кошек и при каждом удобном случае больно пинал Мурку. Как-то вечером в приоткрытую дверь проскользнула чужая кошка с улицы. Уселась рядом с Муркой и давай нахально фыркать: «Хозяйка, что ли? Подвинься, голодная я». И уставилась нагло на нее. Мурка не ответила ничего, потому что во все кошачьи глаза разглядывала нахалку – свою копию: между ушами белое пятно, подпалины по бокам и цвет шерстки один в один. Ее размышления прервал крик гостя:

– Сестра, у меня в глазах двоится? У вас сколько кошек в доме?

– Одна, – ответила я и удивилась, увидев рядом с любимицей чужую.

Посмотрела еще раз и кивнула: «Справа не наша».

Открыла дверь и выгнала непрошеную гостью: «Кыш, иди к себе!»

Позднее вечером в неплотно закрытую дверь снова проскользнула другая кошка. Мужчина, который не любил кошек, грубо схватил Мурку, раскрутил в воздухе и вышвырнул на улицу. Она ударилась о землю и долго лежала, не шевелясь от боли и обиды. На улице холодно. На голой земле валяться непривычно. Подумала и поплелась в будку к Баксу. Он молча лизнул ее шершавым языком, подвинулся. Кошка прильнула к нему, как в детстве, и заснула. Так прошла первая ночь Мурки на улице.

Утром я увидела на диване нахалку, которая сверкала зелеными глазками и прятала улыбку на мордочке.

– Чужая вчера вечером опять пролезла домой. Я ее раскрутил в воздухе и на улицу вышвырнул, – радостно хвалился брат.

Я побежала во двор искать любимицу, подумала и подошла к собачьей будке. Бакс и Мурка обиженно смотрели на меня. А еще говорят: «Дерутся, как кошка с собакой…»

Вика была третьей в этой компании. Каково это – быть старшей? Дочерью, сестрой, внучкой? Любовь и нежность, бесконечное любование глазками, ручками, первыми шагами достаются тебе. Достаются без труда и хлопот первенцу в семье, старшей внучке.

Растет под ахи и охи, но потом взрослые в ней хотят видеть то, что не случилось с ними. С мамой и папой, с еще активными бабушкой и дедушкой. И уже увесистыми комками собственных несбывшихся надежд лепят ребенка, который только научился говорить и ходить. А ваятелей хоть отбавляй!

О, моя внучка должна рано научиться читать, писать, манерно приседать, вилка и нож – это вообще не обсуждается. Всего в четыре годика Вику выпихивали на сцену, но она, вцепившись в подол моего платья, мотала головой.

– Боишься? Вдохни воздух и шагни вперед! – слышала строгий голос и делала шаг.

Какая маленькая… Всего четыре годика. Стоит на освещенной рампе и трогательно напевает: «Ветер с моря дул, ветер с моря дул!»

В десять лет Вика вернулась из Дюссельдорфа, где гостила в чужой семье, изучала немецкий язык. Вернулась худая и тоненькая, как свечечка. Наверное, стеснялась кушать или, может быть, не знала еще нужных слов на чужом языке? А эти бесконечные занятия в школе эстетического развития? Рисовать, приседать, ходить по подиуму. Пианино, казавшееся глыбой ужаса! В четырнадцать лет ваятели сочли Вику совсем взрослой, чуть ли не перестарком. Поэтому был вынесен приговор: учиться в интернациональной школе в немецкой секции! Учила три иностранных языка, ездила по всем митингам от школы. Держала в руках микрофоны, еще теплые после парламентариев.

Шлифованная-перешлифованная, воспитанная-перевоспитанная. Ты теперь сделала ноги от всех. Точишь привитые стремления о гранит науки! И достать тебя уже могут только по твоему желанию!

Бегала ли я так вокруг остальных внуков?

Широкий стол был накрыт с вечера для каждого. Тарелка, нож, вилка, чайная ложка. Хлеб под крышкой. А утром каши, мясная нарезка и бутерброды в школу. Вспомнили? В моем сердце любви хватило на всех.

Мой внук! Не буду рассказывать, как тает сердце, как я млею, какой он. Сегодня ему уже четыре года. Оглядываюсь назад.