– Тебе Евстратиевич крест животворящий тогда на что? Зачем нацепил его на грудь? Созывай всю святую рать. Вместе будем ларец закапывать – не сдержался Иван Васильевич.

– Ты Ваньша и вправду дурак. Думаешь, что все просто. Так же как дураков односельчан обманывать. Здесь дело почище будет, это тебе не крестьяне наши – недоделанные.

– Я, Евстратиевич, работаю на благо отечества, на благо всего ‘’Грядущего общества’’. Все у меня в этом плане по закону, а если сомневаешься, то наведи справки у господина Скупидомова. Съезди к нему, он все-таки представляет наш уезд в общественном собрании ‘’Грядущего общества’’.

– Ты что Ваньша обиделся. Я же не про это, сравнить хотел, чтобы ты понял. Не у кого из нормальных людей в нашей округе, нет сомнения в твоей кристальной честности и всеобъемлющей преданности. Не нужно мне к Скупидомову ездить. Я тебе о другом говорю – импульсивно выговорился Ироним Евстратиевич.

Иван Васильевич многозначительно с чувством заслуженного удовлетворения, принял слова старого друга.

– Гости наши где? – спросил Ироним Евстратиевич, выпустив пар и заметно успокоившись.

– В бане они – ответил Иван Васильевич.

– Что все вместе? – чуть не подскочил со стула Ироним Евстратиевич.

– Нет, конечно, что глупость говоришь. Главная баба с делегатом, профессор с рыжебородым, а девка, позже, одна мыться будет – обстоятельно пояснил Иван Васильевич.

– Делегат, кажется, Карине Карловне – не муж. Как же это? – насупился Ироним Евстратиевич.

Иван Васильевич предчувствуя знакомое развитие разговора, тяжело вздохнул.

– Такие люди, а нравственность на том же уровне – возмущался Ироним Евстратиевич.

– У тебя Евстратиевич, если бы прибор работал, ты другого мнения, тогда бы придерживался – засмеялся Иван Васильевич.

Ироним Евстратиевич еще больше насупился. История о его несостоятельности была старая и, к сожалению, для Иронима, известная многим. Случилось это просто, как говорится: на раз, два, три. Супруга Глафира надеялась на воскрешение состоятельности, где-то год, может чуть больше. Затем ее терпение лопнуло, тем более она была моложе благоверного на пятнадцать лет. Ладно бы так ушла, но она еще не постеснялась поведать о своем бабьем несчастье всей округе, используя при этом красочные описания неспособности Иронима Евстратиевича. Добавляя ироничные метафоры, многое еще, и все в отместку за то, что Ироним Евстратиевич в течение этого года, изводил свою жену ревностью и нравоучениями. В итоге он проиграл сражение, но не войну за всеобщую нравственность.

После утраты прямой духовной миссии, борьба за нравственность стала для Иронима Евстратиевича, чем-то вроде идеи фикс, от которой он не мог отказаться, а, наоборот, с каждым прожитым днем все больше сходил с ума на эту тему. Хуже, чем все вместе взятые старухи, и с их помощью, он выведывал любые мельчайшие подробности нехорошего поведения, даже наносил нравоучительные визиты, грозил жуткой анафемой, накладывал проклятия и просто взывал к основам чистоты и совести, хотя уже не имел на это никаких полномочий.

Праведная позиция улучшала настроение Иронима, а эти самые подробности, делали его позицию еще крепче.

– Плохо дело. Хорошо граждане не знают, что почтеннейший делегат ‘’Грядущего общества’’ занимается мерзким грехом прелюбодеяния. Это уже не просто позор для важного сановника – это дискредитация всего ‘’Грядущего общества’’. А может, все же жена, – она ему? – все же попытался уточнить Ироним Евстратиевич, надеясь, что страшные выводы окажутся ошибочными.

– Нет, я сам слышал, как он по телефону разговаривал.

– Женушка моя дорогая, но Лерочка, не получается сделать, что я обещал. Дела государственной важности. Затем с меня вдвойне причитается’’ – вполне серьезным голосом, процитировал Иван Васильевич.

– Дела, конечно, государственной важности, но это не дает право ходить в баню с чужой бабой. Пусть она и важная особа, а все одно, у нее там то же самое, и дело от этого другим не станет – сокрушался Ироним Евстратиевич, забыв на время о посланнике нечистого.