— Потому что тогда все было бы объяснимо какой-то их задумкой. А так происходящее выбивается из всех прогнозов. А это не просто необъяснимо, это невозможно.
— Почему?
— Зверь, ты иногда настолько тупой…
— Чего!? Ты кого тупым назвал?
— Заткнись, Зверь, он прав. Голова — не твое сильное место.
— Простите, Хозяин…
— Ты не для этого был создан, так что мне все равно. Идол говорит о том, что если происходящее между ними не управляется ни нами, ни ими, значит существует нечто еще. А это нереально. Потому что больше ничего быть не должно.
— А как же…
— Нет, Змей, у него не должно быть собственной воли, ты это знаешь. Мы — вся его воля, до остатка.
— Но других вариантов просто не остается, Хозяин! Темная половина ни при чем, светлая половина ни при чем, остается единственный вариант. Не должно быть — недостаточно убедительный аргумент, при всем моем уважении.
— В другой момент я бы тебя за такое… но сейчас нет никакого настроения.
— И что мы будем делать?
— А что мы можем сделать? Против светлых бороться — это одно, но как можно бороться против собственного источника?
.
— Откуда я тебя знаю? — Они сидели в комнате вдвоем, все кто пытался этому помешать, успешно забыли об этом.
— Ты знаешь что-то про добрую тьму? — Лаз с недоумением оглядел девочку. Они никогда не встречались, но он точно знал, что это не правда. И сейчас, когда они так спокойно смотрели друг на друга, это впечатление утратило свою резкость, но значительно прибавило в силе.
— Добрая тьма? О чем ты? — танильский он знал неплохо, так что не должен был ошибиться с переводом, но ее вопрос казался бессмысленным.
— Я видела ее во снах. Она смотрела на меня, большая, немного страшная, но все равно добрая. Ты напомнил мне о ней. Что ты о ней знаешь?
Айна чувствовала себя примерно как пробивающаяся из-под весеннего снега зеленая поросль, спавшая много дней без тепла солнца. Те чувства что были ей заперты больше трех лет назад возвращались и ее душа постепенно оттаивала. И единственное что ее сейчас интересовало — то, что стало этому причиной. Обычная Айна, та, к которой за последнее время привыкла Радалия, просто потребовала бы сказать правду, а скорее бы просто приказала с помощью своей магии. Но сейчас она уже не была холодной бесчувственной куклой. Та милая, вежливая и приветливая девочка, какой она была когда-то, возвращалась. И причинять кому-то боль, тем более тому, кто связан с доброй тьмой, она хотела в последнюю очередь.
Лаз же, глядя на ее раскрытые в наивном детском предвкушении глаза, все ближе и ближе подбирался к осознанию. Словно человек, падающий в пропасть, с каждой секундой ощущающих приближение дна, он чувствовал что еще чуть-чуть и он все поймет. Буквально миллиметры отделяли его от понимания, ответ крутился на языке, уворачиваясь от всех попыток его поймать. А потом в окно снова постучали.