— Милосердие… — задумчиво произнес прокурор. — Что есть милосердие?
Зал безмолвствовал.
— Милосердие закона, милосердие общества… Милосердие Всевышнего, наконец… Всегда ли они совпадают? — Прокурор медленным взором обвел зал. — Всегда ли буква закона совпадает с движением нашей души? Всегда ли мы ощущаем этот божественный резонанс — да, правосудие свершилось? Свершилось на земле, свершилось на небесах.
Он сплел пальцы, посмотрел наверх, словно ожидая оттуда одобрения.
— Я прокурор. Моя миссия — обвинять. Но сегодня я говорю о милосердии. Не о благих намерениях, не о грошовой милостыне, не о мещанской доброте, а о милосердии с большой буквы. Так легко, надев ханжескую маску, тешить свое фальшивое человеколюбие, лелеять свой фарисейский гуманизм.
Он остановил брезгливый взгляд на адвокате. Тот, как по команде, снял очки и принялся их беспокойно протирать.
— Простить? Простить ее? — Прокурор, не глядя на Белку, ткнул в ее сторону пальцем. — Да, это можно… Подарить ей жизнь? Почему бы и нет. Пустив слезу, сослаться на юность преступницы и заменить смертную казнь пожизненным заключением?
Когда пауза стала невыносимой, он вдруг взорвался, почти крикнул:
— А нужна ли ей самой такая жизнь?
Зал испуганно молчал. Прокурор продолжил обычным голосом, спокойно и рассудительно:
— А не станет ли наша… хм… добренькая доброта самой лютой пыткой? Не превратим ли мы ее существование в ежедневную казнь, растянутую на десятилетия? Подумайте!
Прокурор медленно повернулся к судье, выпрямил спину.
— Милосердия! — твердо сказал он. — Одного лишь милосердия прошу, ваша честь.
За спиной кто-то захлопал в ладоши, судья треснул молотком и сердито прикрикнул в зал.
28
Официально должность звучала красиво и интеллигентно — ассистент по обслуживанию и эксплуатации аттракционов. На деле их звали просто и по существу — «карусельные девчонки».
Фасад сарая с табличкой «Дирекция» был пестро расписан звездами, драконами и хвостатыми кометами. Интерьер же Белку разочаровал: в тесной комнате с низким потолком стояли несколько столов с неважными компьютерами, конторские стулья, допотопные телефоны. На полу, перетянутые бечевкой, валялись пачки цветных брошюр и рекламных листовок. Стояли картонные коробки, из одной в прореху высыпалась какая-то серая гадость, похожая на цемент. В углу, упираясь в потолок, громоздился сейф-великан. Он важно сиял черным лаком, как концертный рояль. Из двери, толстенной, явно бронированной и, скорее всего, пуле- и огнеустойчивой, торчало хромированное колесо, похожее на корабельный штурвал. Дорогу к сейфу преграждал директорский стол, за которым обитал сам директор — Сол Шапиро, лысеющий толстяк с неубедительной физиономией. Тот самый, которого они встретили в день открытия луна-парка.
Он протянул Белке контракт — дюжину листов слепого текста с кучей пунктов и сносок. Документ походил на инструкцию для пользования какой-то сложной машиной. Белка пролистала, не читая, подписала.
— И число поставь. — Директор пальцем показал строчку. — Вот тут. Двадцать первое сегодня…
Белка поставила число.