И еще медленнее вниз…

— Моя Мариша… — хриплым шепотом. Взрывая россыпь мурашек по спине.

Кажется, только от его голоса, от того, как он произносит ее имя, еще немного и она кончит.

— Моя красивая, горячая девочка… — Поцеловал в шею. Лизнул, оставляя влажную дорожку от ключицы до уха.

И снова дрожь по ее спине. Приоткрытые губы, сухо утыкающиеся в щеку.

Марина плотно прикрыла веки и зажмурилась, прикусив нижнюю губу. Прильнув к Мажарину, тяжело задышала.

Вторая рука крепко сжимала ее плечи, будто не позволяя вырваться. А она и не собиралась. Хорошо, что держал — ног не чувствовала, словно проваливалась. Ничего не чувствовала, кроме его пальцев, касающихся горячей влажности.

Ничего. Только бы он не останавливался.

Сергей сжал зубы от желания, сворачивающегося в паху тугой пружиной, представляя, как войдет в нее и что почувствует. Она тугая и напряженная. Это будет глубоко и сильно. И им обоим будет хорошо. Очень хорошо.

Твою ж мать. Как хотелось этого кайфа. С ней по-другому не назовешь.

Удовольствие, оно спокойное. А они с Маринкой всегда с ума сходили. У них все бешено. Ненормально. Необъяснимо. Быстро. Пугающе. Но никак по-другому. Даже если начинали ласкаться спокойно, все равно потом все летело к чертям. Каждое прикосновение — как по нервам; каждый поцелуй — с дрожью; каждый толчок в нее — с лихорадочным стоном.

Уже знал ее всю. Изучил. Понимал. Читал по звукам, по шепоту, по дрожащим губам, по яростно выгнутому телу. И следующий стон был стоном протеста, смешанного с легким разочарованием, когда убрал руку. Но всего лишь для того, чтобы уложить на кровать и содрать с нее джинсы. Снял их, навис над ней, целуя. Она начала стаскивать с него футболку и случайно чуть царапнула кожу ногтями — по спине пробежала волна мурашек.

Пока сбрасывал свои джинсы, смотрел на нее. Марина избавилась от лифчика и отодвинулась подальше на кровати, села на середине. Безумно красивая. Он мог смотреть на нее вечно. Бесконечно. Всегда он бы мог смотреть на нее, трогать ее, спать с ней. Скудного света уличных фонарей, которые светили в окно, достаточно, чтобы видеть Маришу всю. И в этом желтоватом полумраке она еще красивее — тянущая руки, чтобы поскорее обнять его. Слиться с ним. Они по отдельности уже не существовали.

— Ложись, — легонько толкнув, уложил ее на спину, шире развел колени. Шелково и влажно скользнул языком по внутренней стороне бедра.

Глаза сами собой закрылись, все тело дрогнуло предвкушением. Боже, как она хотела, чтобы он ласкал ее вот так. Языком. Там. Мягко и горячо.

Вновь и вновь срывая с губ просящие стоны. Пусть это будет бесконечно.

Мучительно.

Бесконечно мучительно.

Еще, еще…

Он очертил и надавил языком на твердый бугорок клитора, сжал губами.