Пауза.
— То есть как — отдал?
Снова пауза.
— Я тебя очень прошу, сейчас же пойди и забери. Мне они нужны. Без вопросов, пожалуйста! Ты слышишь?.. Все, все, мне некогда. Целую. Ты понял? Обязательно!
Положила трубку и посмотрела на часы. Жизнь не остановилась, и терять время было никак нельзя.
— Зоя! — решительно сказала Александра Васильевна в селектор. Обзвоните людей: в пять часов — заседание бюро. И Емельянченко ко мне немедленно. Витюшу за ним пошлите. Слышите?
— Слышу, — проскрипел в ответ голос секретарши. — А этот-то сидит… гнать или как?
— А что ж еще? Разумеется, гнать. Нет, — почему-то вдруг передумала Александра Васильевна. — Ладно, пусть зайдет на три минуты.
— Товарищ Твердунина, — уже одышливо лепетал старикан, приближаясь к столу мелкими шажками инвалида. — Александра Васильевна… голубушка… Вот спасибо, так спасибо…
Слезящиеся глаза были совсем прозрачны — мутноватое, плохой выделки оконное стекло.
— Ну, ну! — предостерегающе поднимая ладонь, сказала Твердунина. Давайте по порядку. Вы по какому вопросу?
— По чрезвычайному, Александра Васильевна. Уж вы позвольте, присяду…
Старик хлопотливо полез в карман обтруханного пиджачка, добыл матерчатый футляр, из футляра извлек перевязанные разноцветными нитками очки с растресканными стеклышками.
— Уж простите, — сказал он, восторженно глядя на Твердунину. — Никогда бы не осмелился, если б не чрезвычайные обстоятельства. Говоря литературным языком — в поисках правды. Так сказать, в последнюю инстанцию. Дело-то пустяковое, и если бы не злонамеренность, если бы не наплевательское… то есть… гм!.. В нашей школе — в той, где я до пенсии работал… Впрочем, позвольте представиться… упустил в спешке… Савелий Трифонович Горюнов, учитель физики…
— Са-а-а-аве-е-елий Три-и-и-и-и-ифоныч! — неожиданно перебила его Александра Васильевна. Клейменов учил ее когда-то: люди — это кирпичики общества. Первым делом человека расположи к себе, а потом уж приступай к делу.
— Са-а-а-аве-е-е-елий Три-и-и-и-и-ифоныч! — напевно повторила она. Замечательно! Звучит-то как, а! Са-ве-лий!.. Видите: жива, жива Россия! Твердунина уставилась на него вопросительно. Учитель глядел c выражением старческой оторопелости, недоуменно помаргивая и по-лошадиному жуя губами. Ведь жива, правда? Пока есть люди с такими именами! Бывает, в минуту сомнений, в минуту раздумий схватишься за голову: да жива ли Россия, в самом-то деле?! И вдруг — заходит такой милый человек… Савелий Никифорыч… и оказывается, что жива она живехонь…
— Трифонович… — слабо поправил старик и мелко махнул рукой — мол, неважно, какая разница.
— …вовсе она не… Что? Трифонович, вот именно, — закончила Твердунина, жестко стукнув карандашиком. — Ну, не будем отвлекаться. Так чем могу служить?
— Да я же говорю: дело пустяковое, — с новым воодушевлением сообщил Савелий Трифонович. — Ерундовое дельце… Я бы и не посмел к вам, да ведь не могу управы найти, милая вы моя! В школе калэсу отказали, на фабрике — у нас шефами-то пуговичная, — отказали калэсу, я в наробраз — та же история… Нет — и все тут! А дети ждут! У нас столько всего намечено — у-у-у! Вы уж скажите, голубушка, чтобы они распорядились. Нам много не нужно, мы…
— Что за калэсы? — спросила Твердунина, морщась. — Ничего не понимаю. Давайте по порядку.