— Ох, об этом не думайте, — отмахнулся Локтионов, — наш общий знакомый, Петр Михайлович… Знаете, я ему стольким обязан, что предоставить пустой дом в ваше распоряжение — это самое меньшее из того, что я могу сделать. Но если вы действительно хотите заплатить, — банкир заговорщически прихватил Макса за локоть, — то у меня есть одно желание, и, надеюсь, оно не будет для вас слишком обременительно. Давайте присядем, у меня здесь, кстати, даже бутылочка виски завалялась, я сейчас вам все объясню.

Спустя небольшой промежуток времени, за который литровая бутылка опустела примерно на треть, Макс узнал главное. Его новый знакомый, этот маленький, толстенький, смешно вздыхающий после каждой фразы человечек, необыкновенно тщеславен. Добившись огромных успехов в банковском бизнесе и получая от жизни почти все, что могут дать деньги, он страдал. Страдал от недостатка уважения, недостатка внимания, недостатка популярности. Он тратил уйму времени и заседал в общественном совете при МВД только ради того, чтобы иногда иметь возможность здороваться за руку с генералами, которые к следующей встрече уже забывали его фамилию. Он потратил кучу денег, чтобы избраться депутатом Московской городской думы, чтобы два раза в год иметь возможность задать прямой вопрос мэру на заседаниях с его участием. Но все это на самом деле ни на шаг не приблизило его к пантеону избранных, к тем, кто, по словам Шлеменко, населял великолепный позолоченный отель. Отель, в котором можно было все. В котором жили избранные. Те, кто, поблескивая синим маячком, мчались вечером по осевой полосе Кутузовского проспекта, те, о ком с гневом и возмущением писали лживые сайты оппозиции, те, на чьем месте хотел бы оказаться каждый. Анатолий Локтионов приблизился к входу в этот прекрасный отель так близко, как никто другой, так близко, как позволяли накопленные им миллионы. Но от этой близости его разочарование от того, что он не в силах сделать последний, решающий шаг, только возрастало. Он видел то, что не дано было видеть другим, он знал многие секреты и прелести этого замечательного отеля, однако они по-прежнему оставались для него недоступны. И это не только расстраивало, это чертовски злило на удивление добрейшего и милого в общении человека, каким был господин Локтионов.

Хоть каким-то утешением для Локтионова послужил бы выход статьи, а лучше даже серии статей, посвященных ему, в еженедельном журнале Подгорного.

— Я ведь не просто мешочек с деньгами, я личность. — Банкир возбужденно сопел. Его короткие, толстые пальцы с силой сжимали бокал с виски. — Обо мне много интересного рассказать можно. Вы знаете, Максим, я ведь стихи пишу, даже иногда песни. Вот придете к нам в гости. Я вам спою.

— Вы еще и поете? — удивился Подгорный.

— Пою — это, конечно, громко сказано. Напеваю. Так будет точнее, — объяснил Локтионов, — я ведь нот не знаю, в детстве у меня вообще со слухом проблемы были. Я про музыкальный слух говорю. А вот с годами как-то пришло. Иной раз, знаете, сидишь. А в голове мелодия рождается. Удивительно! Я сразу телефон хватаю и на диктофон все это напеть пытаюсь, что у меня в голове крутится. Не очень, конечно, выходит, но как есть. А потом отдаю одному аранжировщику знакомому, он эти мои курлыканья в ноты переводит.

— Анатолий Григорьевич, вы интересный человек. — Подгорному даже не пришлось врать, чтобы сделать Локтионову приятно. Судя по всему, тот и вправду был фигурой яркой и разносторонней.

— Вот и я про это говорю! — энергично закивал Локтионов. — Напечатайте про меня статью, — не как про банкира, а как про человека. Впрочем, как про банкира тоже можно, — спохватился Анатолий Григорьевич, — это вредно не будет. И живите тогда в этом доме сколько хотите. Во всяком случае, в этом году он мне точно не понадобится. Коммуналку вы оплачиваете, — неожиданно строго заметил банкир.

— Само собой, — улыбнулся в ответ ему Подгорный.

Они скрепили договор крепким мужским рукопожатием.

Худощавый молодой человек в очках скучал в приемной. Увидев Подгорного, он радостно вскочил на ноги и застенчиво улыбнулся.

— А я к вам, вот. Как договаривались. Насчет работы. — Молодой человек от смущения немного порозовел и после каждой фразы украдкой бросал взгляд в сторону секретарши Подгорного, Иры, которая, в свою очередь, с усмешкой наблюдала за посетителем.

— Максим Сергеевич, у вас сейчас совещание с редакторами, — Ирочка бесцеремонно перебила молодого человека, — а через час должен начаться кастинг на новых ведущих.

— Понятно, — вздохнул Подгорный. — Что ж, вам придется подождать, — обратился он к молодому человеку, — постараюсь вас втиснуть между планеркой и кастингом.

— Максим Сергеевич, — улыбнулась Ирочка, — а вы пригласите молодого человека на кастинг, смотрите какой он симпатичный.

— Мне нельзя на кастинг. — Молодой человек окончательно смутился. — Я, когда волнуюсь, запинаться начинаю, а при виде камеры я всегда волнуюсь.

— Ну что же, значит, поищем другие варианты приложения ваших способностей. — Макс толкнул дверь в кабинет. — Ира, зовите редакторов, пусть поторопятся. Сегодня дел много.

На совещании с редакторами Макс с задумчивым видом кивал в такт говорящим и со столь же задумчивым видом соглашался со всеми предложениями редакторов. Когда выяснилось, что Макс последовательно согласился с двумя взаимоисключающими идеями, обсуждение зашло в тупик, а затем, как это обычно и бывает в подобных случаях, переросло в разговор на повышенных тонах между авторами двух гениальных и одобренных шефом идей, из которых осуществить, к сожалению, можно было только одну. Поняв, что что-то не так, Подгорный прервал свои размышления о полученных от Шлеменко материалах и хмуро поинтересовался:

— А еще громче вы орать можете? Других способов убедить собеседника у вас нет? Ни у одного? Это говорит о том, что ваши идеи еще недостаточно созрели. Поэтому мы отложим их. Пока на неделю. Через неделю я вновь вас выслушаю, и мы примем окончательное решение.

— Но через неделю будет уже поздно! — взвился один из редакторов.