Они шли в безукоризненном порядке, монах по-прежнему во главе, покачиваясь, словно маятник, то вправо, то влево в тщетных попытках сохранить равновесие, с источенным червяками распятием в руках, однако в какой-то момент бывший пират покинул ряды. Он добежал до подземного выхода из крепости и от имени губернатора отдал часовому приказ закрыть тяжелую дверь.

Потом снова вернулся к колонистам, но не сразу, а сделав крюк, чтобы фигура его не была видна через открытые окна мятежникам.

Люди его уже разошлись по своим местам, с мушкетами в руках присев на корточки пониже оконных переплетов. Только один монах, который все еще верил в шуточный дружеский сюрприз, пьяный в стельку и стараясь держаться прямо, будто аршин проглотил, фамильярно опершись на своего Христа, обводил все вокруг блуждающим взором, в котором читалось все более полное непонимание происходящих событий.

Голос Лапьерьера становился все громче и громче. Никогда еще не случалось Бофору встречать человека, который бы с таким красноречием защищал его дело.

Лефор сделал знак монаху подойти к нему поближе, и святой отец с невозмутимым спокойствием сделал, что ему было велено.

— Отец мой, — спросил его Лефор, торопливо и приглушив голос, — вы помните, что я вам говорил?

— Ах, сын мой! — икая, проговорил тот. — Вы мне столько всякого наговорили! Освежите же мне память, прошу вас!

— Послушайте, монах, помнится, я уверял вас, что даже черным ободочком своего мизинца не сунусь в дела мятежников! Так вот, отец мой, все вышло совсем по-другому!.. Люди, которых вы видите перед господином Лапьерьером, временным губернатором Мартиники, есть опасные бунтовщики, которые замыслили взорвать форт… Их заговор только что раскрыт!

— Так вот оно что, сын мой! У каждого есть свои враги! Пойду-ка прочитаю им «Отче наш»…

— Эй-эй-эй! — осадил его Лефор. — Хорошенькие молитвы, когда здесь вот-вот свинец застучит словно град! Поберегите-ка лучше свои силы для умирающих, если они еще будут! А сейчас для вас есть дела поважнее! Нам понадобится ваша помощь; для начала приладьте куда-нибудь это нескладное распятие, чтобы освободить себе руки, ибо у вас будет шанс воспользоваться ими по назначению!

— Ах, сын мой! — проговорил монах. — Будем же благоразумны… Не надо заходить слишком далеко…

Лефор выхватил из рук монаха распятие и положил его на землю. Он действовал второпях, не обращая никакого внимания на нахмуренные брови францисканца. Тем временем люди его оставались настороже, поджидая только его сигнала.

— Дело в том, что нас семнадцать, — объяснял бывший пират отцу Фовелю, — а их двадцать два. Так что волей-неволей кому-то из наших придется взять на себя двоих. Это отъявленные безбожники, которые не верят в Господа, богохульствуют и презирают короля Франции, за здоровье которого, однако, вот-вот готовы выпить, чтобы получше ввести нас в заблуждение! В них вселился сам дьявол!

— Во имя Пресвятой Девы, скажите мне! — взмолился монах. — Вы что, шутите, или так оно есть на самом деле?

— Сами увидите, когда здесь заговорит порох! А сейчас, отец мой, надобно протянуть руку помощи Господу и королю. Вот вам пистолет. Убейте хотя бы одного!

— Ставлю свои четки против десяти бочонков испанского вина, — ответил францисканец, — если я ограничусь только одним нечестивцем! Поберегите свой пистолет, сын мой, он еще может вам пригодиться, у меня есть свои, они у меня всегда под рукой и никогда меня не покидают. Порох у меня на животе всегда в тепле и не рискует потерять силу от сырости. Так вы сказали, двоих? Они мои, это так же верно, как то, что нынче вечером вы поставите мне в таверне «Большая Монашка» целую калебасу рома! Так где же эти двое, которых нужно пристрелить?

— Тсс!.. Потише, отец мой… Подойдите-ка сюда поближе…

Лефор указал святому отцу на двух колонистов, которые стояли в глубине залы и чьи благостные, безмятежные лица, казалось, заранее предопределяли, что им суждено будет пасть от выстрела святой руки.

— Сын мой, — снова заговорил монах голосом, который скорее напоминал едва слышный шепот, — да простит меня Всевышний, но уж я покажу этим канальям, как поминать имя Господа всуе и злословить насчет нашего юного короля!

С этими словами он задрал спереди свою сутану и выхватил из-за кожаного пояса, который носил прямо на голое тело, два пистолета с медными рукоятками, которые от трения засверкали тысячью искр. Большими пальцами обеих рук он взвел курки, и Лефору стоило огромных усилий помешать ему выстрелить прежде всех остальных.