— Именно на эти-то страсти я и рассчитываю, сударь! Если бы не это, стал бы я заваривать эту кашу и тратить так много пороху. Его ведь не хватает, да и стоит он дорого. Слишком дорого, чтобы транжирить его на каркас Бофора, он того не стоит!

— Семнадцать убитых! — в ошеломлении повторил губернатор, будто разговаривая с самим собой. — Семнадцать трупов! А иезуиты, а доминиканцы, все святые отцы, что они скажут?..

— Что правда, то правда, я предвидел, что святые отцы могут весьма резко осудить наши действия. Поэтому впереди моих людей будет идти один из моих друзей, монах-францисканец, отец Фовель, человек достаточно искушенный в делах этого грешного мира, который, даю слово, за глоточек легкого винца готов перерезать глотку самому Святому Петру! Так что поддержка святой церкви у нас всегда под рукой, а при необходимости он еще сможет принять последнее причастие у тех, кого мы не добьем…

— Ах, Лефор, право же, у вас нет ничего святого!

— Ах, что вы, сударь, — проговорил Ив тоном, исполненным смирения, — единственное мое достоинство в том, что я вижу вещи такими, какие они есть, и называю их своими именами. Как говаривал капитан Монтобан, еще в те времена, когда я плавал на борту «Жемчужины», лучше зажать нос перед трупом врага, чем взять понюшку из его табакерки!

— Хорошо, а что дальше? — проговорил губернатор, весь в смятении и не видя уже иного пути предотвратить бунт. — Уж не думаете ли вы, будто мятежники вот так покорно дадут себя расстрелять, будто зайцы на охоте? Они будут защищаться! Они ответят огнем!

— Ну что вы, сударь, — скромно возразил Ив, — я участвовал в десятках абордажей на море с топором в руке и ножом в зубах. И смею вас заверить, враг, которого атакуют, защищается недолго. Достаточно хорошенько затворить двери и довериться ловкости моих стрелков! Это не те люди, которые привыкли понапрасну транжирить свинец и порох — и на расстоянии тридцати шагов одним выстрелом сбивают ветку, на которой висит апельсин!

— Ну коли уж вы так думаете… — пробормотал губернатор, уже окончательно сдавшись и оставив все возражения.

— Конечно, именно так я и думаю! Тысяча чертей, сударь, я не просто так думаю, я в этом уверен! Вы вполне можете довериться человеку, знающему, что такое семнадцать негодяев, для которых уже давно настежь открыты двери в Ад! Мадам де Сент-Андре разве не советовала вам предоставить мне полную свободу действий?

— Да, она и вправду говорила мне об этом!

— Так, значит, я могу возглавить эту операцию один, совершенно один?

— Если желаете. В случае необходимости вы всегда можете рассчитывать на мою поддержку…

— Мне и так не на что рассчитывать, кроме как на вашу поддержку, — проговорил Ив. — Но мне нужно, чтобы вы помогли мне в этом деле! Ведь это вы должны подать нам сигнал!

— Сигнал? Какой сигнал?

— Ну, конечно. Мы будем поджидать за открытыми настежь окнами… И по вашему сигналу мы поднимемся, вскинем мушкеты, и каждый выстрелит в окно в того, кого ему укажут… Но нас будет только шестнадцать! Да нет, не подумайте, будто Лефору будет трудно отправить на тот свет двоих вместо одного, не в этом дело… Просто сигнал, господин губернатор, должны подать вы, самолично прострелив голову Бофору! По чину и почет! Ведь мы же с вами как-никак сообщники, не так ли?! А мы тут же откроем огонь и спасем вас. Ведь справедливость требует, чтобы каждый приложил руку к этому делу!

— Вы хотите, чтобы я собственноручно убил Бофора? — слабым голосом переспросил Лапьерьер. — Но я, сударь, дерусь только на шпагах и могу убить только в честном бою!.. Я не из тех негодяев, что расправляются с врагами исподтишка!

— Ничего, один раз не в счет, — невозмутимо заверил его Ив. — Кстати, вот как все это будет происходить: когда вы поднесете к губам кубок, в другой руке вы будете держать пистолет, будто готовясь произвести торжественный салют в честь такого знаменательного события! Но вместо того чтобы выстрелить в воздух, вы всадите в башку Бофора одну из тех свинцовых пулек, которых нужно шестнадцать, чтобы они весили целый фунт… Заверяю, мы не заставим вас долго ждать, вы и глазом моргнуть не успеете, как мы таким же манером поступим и со всеми его приспешниками!

— Вы вынуждаете меня играть весьма гнусную роль, сударь!

— Я бы скорее сказал, почетную! Во всяком случае, после этого никто уже не посмеет сказать, будто вы слабак или трус!

И после небольшой паузы добавил: