***
Манфред с детства привык заботиться об остальных, как все старшие дети из больших семей. Семья его отца Генриха, была не просто большой, огромной: две дочери и двенадцать мальчиков, Манфред родился в 1902 году. Как один из старших детей, в 1920 году ушёл учеником на металлургический завод в Екатеринославе (с 1926 года — Днепропетровск). Без помощи старших детей семья бы не выжила.
Из светлых воспоминаний дореволюционного детства остался запах моря в Лиепае, где Манфред гостил у деда Кристофора, старого рыбака. Там, на окраине империи, жили многие обрусевшие немцы, рядом с латышами и русскими. Дед Христофор Эрнестович брал мальчика на рыбалку, занятие диковинное для родившего в Донецких степях внука, рассказывал об удивительных изобретениях немецких механиков, о легендах Балтики, о предках. Род Эсси-Эзингов брал своё начало в городе Лиепая (тогда Либава). Семья происходила из крестьян Кальвенской волости Курляндской губернии. Расположенной в западной части Латвии, в регионе под названием Курземе, более известном, как Курляндия.
Мечта Манфреда стать инженером была нереальной, денег на образование у семьи не было. Из-за бедности пришлось согласиться на предложение отправиться на заработки в шахты Юзовки (с 1924 года город Сталин, теперь — Донецк).
Манфред родился уже после переезда в маленьком шахтерском городке Енакиево, наверное, теплый климат Украины, так не похожий на стылую Балтику и помог ему полюбить эту землю. Тяжелую жизнь рабочих Русско-бельгийского общества "Молох" в Енакиево описал Александр Куприн ещё в конце 19 века.
К середине 20-х годов началось активное восстановление металлургических заводов, разрушенных в Гражданскую.
Так появилась цель — работать и учиться на рабфаке. Приступ аппендицита у парня едва не разрушил эти планы. Искусство врачей, спасавших людей от смерти, изменило представление юного Манфреда о своём предназначении, именно мама поддержала его намерение учиться медицине, несмотря на трудности. Если бы она могла предположить, что это поворотное решение в судьбе её сына спасет жизни нескольких тысяч советских людей…
***
Передышка в редколесье закончилась, пришлось воспоминание отложить до лучших времен. С наступлением сумерек двинулись в сторону Изюма.
"Интересно, — думал Манфред Генрихович, — получит ли жена письмо, отправленное пару дней назад? Как она, увижу ли я Елену когда-нибудь. Её госпиталь в тылу, всё будет хорошо… вот только понятия "фронт" и "тыл" слишком быстро меняются".
Скорость продвижения отряда не давала шансов добраться к линии нашей обороны. Это стало очевидно через несколько дней, когда позади остались несколько сёл. Сельские жители, конечно, помогали, чем могли, женщины организовывали кипяток, бинты. Вместо отдыха Манфреду пришлось вместе с измученной Надей делать перевязки, чистить загноившиеся на жаре раны, даже делать операции. У сельских жителей обнаружилось несколько раненых бойцов, спрятанных до прихода наших, ведь все надеялись, что наступление Красной Армии будет успешным.
Однако, судя по наступившему в окрестностях затишью, фронт сместился далеко. Основные силы немцев ушли на восток, тыловые службы фашистов ещё не появились. Жители села помогали врачу и Наде в организации походного госпиталя в пустом амбаре, делились продуктами, одеялами, холстами на бинты. Даже самогон шёл в дело, как дезинфицирующее и анестезирующее средство для операций. Тяжелораненых жители после операции увозили к себе и прятали.
Никто не спрашивал майора, когда он спал последний раз. Привозили нового пациента, и врач становился к старому дубовому столу, отскобленному сельскими женщинами для операций. Очень помогали деревенские травницы, ведь в селах издавна лечились отварами и настойками — аптеки в городах, далеко и дорого, а украинская степь богата разнотравьем.
Военную форму, с помощью жителей, заменили простой крестьянской одеждой, ведь фашисты могли появиться в любой момент.
И они появились. Манфред Генрихович представился переводчику, объяснил, что он гражданский человек, врач районной больницы, не успел эвакуироваться, а Надя его помощница.
Выручил местный старик, воевавший с немцами ещё в первую мировую. Он прекрасно помнил, как они шарахались от слова " typhus", вот и решил этим воспользоваться. Пока тыловой дорожный патруль задавал доктору вопросы через переводчика (это позволяло тянуть время), старик, беливший свою печь, прокрался и написал белой известью на амбарных воротах большими буквами "ТИФ".
Офицер с переводчиком и охраной направились к амбару и, обогнув ветхое строение, шарахнулись назад. Короткое слово переводчик увидел сразу, обер кинулся в свою машину, на ходу приказав унтеру:
— Завтра же прислать сюда команду по зачистке и ликвидации очага инфекции.
Манфред похолодел, он прекрасно понимал немецкую речь. Патруль покинул деревню, а врач собрал местную молодежь и проникновенно сказал, что если за ночь раненых не разобрать по домам, завтра всех уничтожат. Подростки и девушки убеждали жителей, уговаривали: "Ведь наши на фронте, а если им никто не поможет?" Общими усилиями раненых развезли по домам на телегах, на тачках, даже на носилках. В селах семьи большие, было решено выдать бойцов за родственников и женихов, комиссованных с фронта, часть раненых спрятали на чердаках и сеновалах.
Чтобы фашисты не начали искать заражённых, решили сжечь амбар. Благо тот стоял на приличном расстоянии от домов, а ветра не было. Пришлось умерших от ран оставить внутри, чтобы сказать отряду зачистки, что это местные, опасаясь заразы, ночью подожгли. К рассвету все валились с ног, и хоронить умерших не было ни сил, ни времени. Армейские книжки и медальоны женщины спрятали.