Если бы я могла это помнить, то, наверное, вспомнила бы, что приглушённый ритм был первым из того, что я услышала, как только научилась слышать. Звук, напоминающий жизнь часов. Равномерный, спокойный, убаюкивающий. Он запускал тепло и блаженство вокруг моего маленького тельца, и вызывал такое же биение внутри.

Я не спутала бы этот звук ни с одним другим. Я знала все его оттенки: «сжалось», «замерло», «ушло в пятки», «заныло», «пустилось вскачь», Это всегда бывало по-разному. Я знала, как это, когда «визжало от счастья», клокотало, «разрывалось на части», холодело, болело, «умирало со смеху», ликовало… И всё это отзывалось внутри меня, повторялось, соединялось и было со мной целых девять месяцев

Улыбкой в животе отзывалась я на нежное прикосновение извне твоих мягких рук и на далёкую улыбку, растушевывавшую этот блаженный звук, делая его более томным, объемным, всепоглощающим.

Я бы вспомнила многочасовой душераздирающий крик, темноту, силу и бессилие, удушье, холод ножниц, хлопнувшую дверь и… тишину. Страшную тишину размером в вечность. Часы, отбивавшие привычный ритм рядом, впервые дали сбой. А когда запустились вновь, то были слишком далеко, и разлили первый холод вокруг меня. Из этого холода хотелось поскорее сбежать. И как только я выросла, я сразу сбежала, и стала учиться жить без этого звука, без тепла, без этого блаженства.

В жизни много без чего можно обойтись, но только не без этого надёжно оберегающего, ободряющего, любящего биения рядом. Мое сердце тосковало по потерянному раю, по простому созвучию, по теплу, которое этот звук когда-то создавал.

Пройдя тысячи часов в поиске этого ни с чем несравнимого перезвона, я всё-таки заблудилась.

Я помнила, искала, сверяла. Как могла, я воспроизвела в своей жизни все оттенки этого звука, вплоть до захлопнувшейся двери. Но тот единственный,

спокойный, ровный, наполненный любовью ритм не встречался мне больше ни разу.

Лишь иногда он напоминал о себе призывами кукушки, стуком дятла, волшебным перестуком дождинок по стеклу – шуршащим, успокаивающим, чтоб не забыла, чтоб сберегла…

А тем временем, грубые часы-подделки сменяли друг друга – ручные, настенный, настольные: «Часы-будильники», «Часы с кукушкой», даже «Часы с боем». Но они всегда только будили меня не вовремя. Никогда не совпадая, не угадывая, не попадая в ритм. Но чаще всего на моем пути встречались электронные часы, которые и тикать-то не умели. А те, другие, которые умели, делали это механически, по привычке, не пробуждая во мне ничего, кроме скуки.

Прошло много-много лет. И вот когда я уже перестала искать, где-то совсем близко зазвучала волшебная мелодия, становясь всё громче и громче. Знакомая до боли, до мурашек в голове. Как тогда, когда родное, единственное, дорогое соединялось с моим собственным, проникая, растворяясь, совпадая.

Сначала глухой, слегка тревожный, затем спокойный и в конце ликующий. Внутреннее биение соединилось с внешним, разливаясь, «горячим молоком», по всему телу. Понадобилось время, чтобы распознать, что это Колокольный Звон под окном, в ближайшем Храме.

Не боясь больше это потерять, в блаженном тепле я свернулась калачиком, и впервые за много-много лет уснула спокойным, безмятежным сном.

– Пресвятая Богородица! Помилуй и прости ее. Огради, научи, подскажи. Дай ей то, что я не смогла ей дать. Спаси, сбереги, сохрани…– шептал знакомый голос совсем рядом. Теперь в моей жизни вновь была она – та, которая любила меня без всяких условий и молилась за меня…

Ребёнок – единственный, кто слышал ваше сердце изнутри.

Укутанная нежными лучами солнца, я нежилась на маленькой деревянной скамеечке. Два шара белых хризантем уютно устроились у подножья скромного памятника. С фото на мраморной плите на меня смотрели родные, глаза моей мамы.