На студенческих друзей тети Рут, которые исповедовали левые взгляды и имели свои причины опасаться ареста, всегда можно было рассчитывать, если речь заходила о вечерних посиделках у радиоприемника. Иногда она брала меня с собой, чтобы я мог послушать о мире, которого никогда не видел.
Эти походы в гости я всегда ждал с нетерпением, ведь нам не разрешалось слушать радио. Все начиналось с того, что лондонское радио рассказывало об успешных авианалетах союзников. Затем следовал секретный ритуал, который наши левые друзья повторяли уже почти 10 лет: они прижимали уши к динамику и пытались расслышать заглушенную передачу Hier spricht Moskau[19]. С восторгом на лицах они слушали длинный список отвоеванных Советским Союзом собственных позиций. Искрящаяся надежда друзей тети Рут была заразительна.
В «Красном Веддинге», традиционно коммунистическом районе северного Берлина, произошел еще один акт неповиновения: развороченные бомбежками здания были расписаны антинацистскими лозунгами. Большую часть надписей нанесли лишившиеся иллюзий участники гитлерюгенд, которые не видели иной возможности выплеснуть свою обиду. Мои друзья из западной части Берлина к тому моменту уже наладили связь с этими новыми повстанцами. Их лозунги звучали очень актуально: «Долой учителей – они учат разрушать».
Одним из самых масштабных акций неповиновения стала бомба, заложенная на широко разрекламированной антисоветской выставке. За этим последовали массовые аресты, и поговаривали, будто это была спланированная властями акция, точно такая же, как пожар в Рейхстаге 1933 года, который нацисты использовали в качестве предлога для закручивания гаек и многочисленных арестов.
К концу 1942 года депортация берлинских евреев достигла невиданных масштабов. Ходили слухи, что большинство поездов отправляются в польский город Люблин. Друзей и соседей оставалось все меньше, а мы с мамой жили в тревожном ожидании стука в дверь.
Время от времени я помогал в пекарне на Гренадирштрассе. И всякий раз, когда туда поступал заказ на большую партию хлеба, я понимал, что грядет очередная депортация.
Во время работы в пекарне я узнал трущобы Александерплац. Цыгане и евреи существовали бок о бок в согласии, если не считать пьяных драк, нередких для этого района. Они жили в крайней бедности и тесноте, и все же цыгане, достигшие совершеннолетия, призывались на службу в вермахт для защиты отечества.
В квартире на Шпеерштрассе мы остались одни. Комнаты всех остальных жильцов гестапо уже опечатало. Все картины и коллекции марок, представлявшие ценность, попали в руки к нацистам. Пожилая пара с другого этажа пыталась выменять зарубежную недвижимость на освобождение от депортации. Но у них ничего не вышло.
По инструкции, прежде чем опечатать квартиру, нужно было вынести из нее все продукты питания. На одной из черных лестниц так и остался лежать огромный кусок сыра с черного рынка. Его владелец до последнего держался за все свое имущество.
Маму призвали на фабрику по сбору крошечных катушек для спидометров. Работать ей разрешалось только в ночные смены, поэтому мне пришлось привыкать все вечера проводить в одиночестве в пустой квартире. Затяжные и почти ежедневные авианалеты только усугубили положение. Но идти мне было некуда. Евреев в бомбоубежища больше не пускали. Даже когда к нам на задний двор со свистом упала и взорвалась зажигательная бомба, я дрожал, был напуган, но остался на месте.
Однако эпизод с бомбой был скорее исключением из правила, потому что заточение мое протекало довольно однообразно. Я читал, готовил скромный ужин, убирался и время от времени подумывал о том, чтобы ограбить пустующие соседские квартиры. Деньги, вырученные от продажи ковра или картины, которых уже никто не хватится, могли существенно облегчить наши финансовые трудности. А это означало бы меньше переработок для мамы, сытную еду и какое-никакое развлечение.
Глава 4
Ликвидация
С последней зарей февраля 1943 года началась тотальная ликвидация остатков еврейской общины Берлина. Ее представителей из других районов и окраин уже либо переселили в столицу, либо депортировали, поэтому начавшаяся операция означала конец немецкого еврейства. Из-за наплыва «добровольцев» с востока работы на важных военных предприятиях стало меньше, и поводом для отсрочки она послужить уже не могла.
Каждый второй еврей по документам уже сменил место жительства на Люблин, Ригу или Терезиенштадт.
Последняя операция по зачистке началась с оцепления улиц и проставления галочек напротив фамилий в списках гестапо. Оставался только небольшой штат сотрудников для еврейской больницы, продовольственного центра и кладбища, чтобы они могли завершить все дела. Специальные подкрепления отрядов СС и грузовики стянулись в Берлин для большой финальной облавы. За разработкой и исполнением плана внимательно следило печально известное Командование СС Австрии, офицеры которого уже отрепетировали все на венских евреях.
…Мы выпрямились и замерли от внезапного громкого стука в дверь. Он не сулил ничего хорошего. Мысленно мы умоляли его затихнуть, но он все продолжался, только вскоре к нему добавились оскорбления. Бежать через черный ход было бесполезно. Пока я шумно хлопал крышками мусорных баков, чтобы история о том, будто мы спускались выбросить мусор казалась правдоподобной, мама открыла дверь.
Ворвавшийся в квартиру офицер СС ударил меня в челюсть. Лица его я не видел, зато слышал зверское рычание. За неповиновение приказу держать все окна в доме закрытыми офицер еще несколько раз сильно меня припечатал. Это была моя первая встреча с эсэсовцами, и никогда прежде уши и лицо у меня не болели так сильно.
Ключи у нас забрали, квартиру опечатали, и мы с мамой, спотыкаясь, медленно спустились по лестнице. Внизу уже ждал грузовик, а каждый из нас тащил по тяжелому чемодану.