Я начал делать граффити стихов на разных стенах города. Ночью я писал на психушке на канале Грибоедова. Кто-то вызвал полицию, а я только одну строчку успел вывести. Они оба вышли из тачки, посветили на меня, потом на слова. Они просто в шоке стояли, потому что по шаблону я должен был подорваться и побежать. Я ещё до этого херувимским ладаном попшикался. За это вообще срок. И мент спросил, что означала эта строчка на стене. Я ответил, что сам не знаю, потому что это своеобразная метафора. Они что-то пробубнили, попросили прекратить и уехали. Я не стал испытывать судьбу, собрал баллончик, трафареты и остаток ладана в рюкзак, свалил подобру-поздорову.

С Любой встречи значительно участились. Она являла собой образец деструктивной женщины — она падала на колени и рыдала, как безумная на моих глазах. Хотела, чтобы я пожалел её, но в такие моменты разрушительного воздействия я сбегал из её квартиры. Люба в основном ненавидела людей. Она прилипла ко мне, как пиявка и я не знал, как от неё отделаться.

Через дюжину обычных мрачных соитий я предложил Любе заняться любовью. У меня в рюкзаке уже лежали наготове хорошая смазка на водной основе с календулой и клизма с мягким наконечником. Люба решительно отказала мне, злобно усмехнулась и предложила сделать это вместо неё со мной. И этот человек хотел, чтобы я на ней женился. Зачем мне нужна была девушка, с которой я не мог заниматься любовью.

Она ещё жаловалась, почему я всё реже с ней виделся. Люба увлекалась кино и драматургией. Но все её так называемые женские таланты были до поры до времени. Когда я не был с ней, всё, чем она занималась всё свободное время — это сидела дома и ждала меня. Она таскала меня по всяким театральным постановкам, которые мне были совершенно неинтересны. Про каких-то драматургов известных говорила, мне вообще пофигу было. Дошло до того, что я очутился с ней на балете. Это был голландский государственный балет. Я не смог выдержать и пяти минут. Зачем эти люди готовились годами, чтобы вот так кружиться и вертеться, если любой дурак так мог сделать в любом месте и в любое время.

Я вышел из зала, а Люба осталась досматривать это. После этого неделю не общались. Другие девушки не попадались, почему Люба так цеплялась за меня, а остальные нет.

Как мне нужно было в Санкте искать голубую девушку. Как вообще их можно было выявить среди других и затем уже встречаться, сближаться, трахаться. Даже гею проще было пару себе раскопать, чем мне.

Мне нужна была девушка, которая просто давала в жопу и при этом по-своему кайфовала. Непонятно было в чём было препятствие к этому. Я был добрым, милым человеком, я не представлял реальной угрозы для девушкиного ануса. Разве я мог повредить женский задний проход таким тонким членом. Небольшим неудобством являлась лишь длина, но всё притирается, сносится благополучно.

Я спятил из-за влечения извращённой воли: я хотел всегда быть в женской попе, вообще никогда не вынимать. Чтобы девушка всегда ощущала это в своей заднице. А если она упускала, я снова входил в это непредназначенное.

Для меня всегда было загадкой: если женская анна имела такое просто строение, то почему доступ к ней обладал столь повышенной сложностью. Надо было зачем-то переписываться, ходить по улице, а женский задний проход естественно негодует: мужчина рядом, а не заходит. Хозяйка не дружит со своим задним проходом, она не слышит его насущные нужды. У женской анны только один зов: она хочет быть заполненной извне. Влагалище — это Солнце, оно живое, в постоянном движении, оно не наше бро.

Задний проход — Луна, неподвижный и охлаждающий. Солнце ослепляет, а Луна вроде, как есть, а вроде нет: всё равно темно.

Мне ж не выгодно было не водиться с Любой: постиранный, билеты на различные культурные мероприятия, какое-никакое женское внимание.

В какой-то момент мы почти простились, но прислали немецкую волынку на её адрес и мне нужен был её паспорт. Дудельзак оказался отвратительно сделанным инструментом. Трость, на которой мелодию играют лопнула на второй репетиции. Я занимался недалеко от дома, на поле поздно вечером дудел. Там была фигура основателя города на коне. Два Дрона, или такие трубы, что гудят одной нотой, они были сделаны непродуваемыми. Невозможно было держаться больше нескольких минут. После дудука у меня было всё нормально с мышцами губ и диафрагмой. На двух дронах исполнять было невозможно, я стал затыкать маленький. К нему шли трости для шотландской волынки. Мне пришлось заказывать их там, потому что мастер-изготовитель отрёкся от меня после того, что я доказал ему какое же дерьмо он будто вырубил топором за двадцать косарей.

Я съездил с Любой в Пушкин. Там мы перелезли через забор усадьбы важного человека. Мы ездили в Петергоф и сделали там так же, только пришлось продираться через высокую траву. Поездили немного по Ленобласти короче говоря.

Я взял Любу на ночные граффити. Мой выбор пал на стену возле ж/д моста. Люба спросила меня, был ли я накуренный, а я ответил, что нет. В самом разгаре написания стиха до нас докопался неадекват — работник железки. Я начал резко сворачиваться. Этот ублюдок был настроен крайне агрессивно. Я дёрнул Любу за руку, и мы подрапали по пустынной дороге. Это пьяное дерьмо ринулось за нами. Я подгонял Любу бежать пошустрее, а у неё заплелись ноги от страха и она грохнулась на колени. А этот урод так и бежал издалека. Я вернулся, поднял Любу, и за руку мы добежали до людей, которые спасли нас от всё-таки добежавшего до нас пьяного ушлёпка.

Все эти наши с ней совместные походы как на природу, так и в просветительских целях обесценивались моим сексуальным неудовлетворением. Мне подходила девушка, кто мог исходно состоять со мной в нетрадиционных отношениях. Мы занимались нелюбовью. Ей не нравилось сосать мне член, она не проявляла интересу к сексу, для неё был, как долг, одолжение. Я и сам не удовлетворялся и её не удовлетворял. Зачем я продолжал видеться с этим человеком.

У неё всё чаще стали наглядно проявляться острые вспышки злобы, всё чаще она ревела, будто её резали. Мне нужно было срочно отделаться от этого человека и лучшее, что можно было придумать — просто уехать. Я решил проехать Европу до океана. Подал доки на итальянскую визу. Мне дали на год из-за польской и многих других, где я побывал и вернулся.

Я заявил Любе, что я уезжаю в путешествие. Она сказала, что я предатель.

Я приобрёл невнятный пистолет с перцовыми патронами. Люба настойчиво требовала взять её с собой в дорогу. Это было невероятно, но я согласился. Это была одна из самых главных и полезных ошибок моей молодости. Так мне захотелось отблагодарить эту девушку за её теплоту и проявленную ко мне заботу. Каждому мужчине хоть раз в жизни полезно было пройти испытание непрерывного нахождения рядом со второй половинкой.

Я питался очень дёшево и мало, всегда откладывал на путешествия или на дни добровольной безработицы. В Санкте я выглядел очень худым, потому что всё время бродяжничал. Я не мог просто сидеть дома. Всё время ходил где ходилось. Снова начал подворовывать в больших универсамах. Крал по мелочи батончики, парфюмерию и гигиену. Жрал тыквенные семечки, от которых был постоянный стояк. В душе общаги я дрочил на коллег по работе, ибо приходилось смотреть на них всю смену несколько дней подряд, одни и те же жопы в чёрных юбочках.

Ничто меня больше не удерживало в этом городе. Ни с кем мне так и не удалось познакомиться. Для большинства женщин я не представлял никакого интереса. Я перепробовал всё так же, как и остальные: приложения, соцсети и прочее виртуальное дерьмо. Я разглядывал своё лицо в толчке галереи: прыщей не было, всё чисто, высокий рост, плечи широкие. Почему какие-то кривые и косые утырки меняли девчонок, как перчатки. Они на улице подходили, а я так не делал. Это так унизительно и стрёмно: клянчить номер у той, у кого ты должен клянчить, потому что так принято. Можно познакомиться… У меня бы язык не повернулся такое сморозить. Очень жаль конечно, что я родился в России, среди таких людей. Мне здесь не было места, тем более с такой ориентацией: ни туда ни сюда. Я знал, что мужчины иногда так хотели, а я хотел так постоянно и какой смысл знакомиться с кем-то. Какой бы девушке это понравилось, только если какой-нибудь поехавшей, а таких одна на миллион. Я не особо переживал, что у меня никого не было. Меня больше волновало, что в моей внешности было такого, что отталкивало. Что они сразу думали, когда впервые видели меня. Ничего они там не думали, они чуяли задницей, что я думал, только о заднице. Я вёл себя так, будто меня нет, а когда кого-то нет, то с него и нечего получить. Не нужно было и тары-бары разводить, когда давно уже известна главная и единственная причина моей непопулярности у женского пола — меня не было.