— Вы уже знаете? — со смесью досады оттого, что не мне довелось сообщить эту потрясающую новость, и гордости выдохнула я.

Мисс Брук кивнула и положила пухлую мягкую руку поверх моей.

— Ты не расстраивайся. Мало у кого сразу принимают, без правок. Ничего, пообтешешься, запомнишь острые углы, которые нужно обходить, дальше пойдет как по маслу, — сочувственно произнесла она.

— Вы о чем? — пробормотала я, чувствуя, как солидный плиточный пол уходит из-под ног. Хорошо, что я сидела.

— А, ты, наверное, еще не в курсе. Извини, — вздохнула мисс Брук. — Я-то сама случайно услышала, как Ричард с редактором ругались из-за тебя… то есть твоей статьи.

— То есть ее не взяли? — как ни сдерживалась, на глаза все равно навернулись слезы. Я уже успела настроиться на то, что стану настоящей журналисткой, пусть об этом никто и не узнает, а тут такое разочарование.

— Всего лишь отклонили, — махнула рукой мисс Брук. — В издательском деле это сплошь и рядом, привыкнешь. Чуть перепишешь, мистер Хэмнетт тебе подскажет, где что поменять, и возьмут как миленькие. И не смей сдаваться!

Последнее она прямо-таки рявкнула, заставив людей за соседними столиками нервно подпрыгнуть и укоризненно на нас обернуться. Я покраснела, кажется, за нас обеих и помахала невольным свидетелям нашей беседы. Впрочем, мисс Брук своего добилась — от стеснения и замешательства я позабыла, что собиралась расстроиться, и включила логику. Архивариус была совершенно права. Не приняли у меня первую статью — что ж. Главное, что не послали с порога. При поддержке мистера Хэмнетта и с его советами я точно сумею написать то, что возьмут, пусть не сразу, пусть с десятого раза, но смогу.

Так что к кабинету я пришла уже на боевом взводе — раскрасневшаяся и злая, готовая крушить препятствия. Журналист, выглянувший на цокот моих каблуков, оценил мой решительный вид и сделал совершенно закономерный вывод:

— Ты уже знаешь, да?

Выглядел он настолько виноватым и даже каким-то пришибленным, что мне тут же захотелось его успокоить.

— Все в порядке. Буду дорабатывать! — с избыточным, слегка фальшивым энтузиазмом заявила я. Мистер Хэмнетт тяжело вздохнул.

— Придется переписывать почти все, — сообщил он, кивая на мой стол, где лежал безжалостно исчерканный небрежным почерком лист. Принадлежало перо не моему начальнику, из чего я сделала вывод, что правки вносил лично редактор. — К сожалению, то, что нравится мне, не всегда проходит одобрение вышестоящих.

— Ничего, я понимаю, — слабо пробормотала я, вглядываясь в пометки. — Получается, им не понравилось то, что я писала про приюты в целом, а не про один конкретный?

— Понимаешь, в чем дело… — поморщился журналист. — Если бы ты написала о злоупотреблениях заведующего или о тяжёлой судьбе одного из воспитанников, оно прокатило бы на ура. Но ты взялась критиковать систему. Увы, такое не пропустят. Наверху тоже не идиоты, начальство не хочет закрытия газеты.

— А почему вы мне сразу не сказали? — обиженно протянула я, откладывая листы в сторону. Пересмотрю потом, свежим взглядом, когда успокоюсь немного. Переписывать придется полностью, в этом мистер Хэмнетт не ошибся.

Журналист прищурился, оценивая мой понурый вид, и неожиданно чувствительно и обидно щелкнул по носу.

— А чтобы проверить, насколько ты боевая! — хмыкнул он. — И готова ли преодолевать трудности на пути к цели. Написано-то было неплохо, я бы принял… если бы, опять же, не боялся вышестоящих органов.

— Да что такого-то? — в сердцах воскликнула я, хлопая по столу. — Я всего лишь написала правду о том, что обращаться так с детьми нельзя. Вы же тоже пишете разные рискованные материалы! Конечно, наш уровень не сравним…

— Дело не в этом. — мистер Хэмнетт сочувственно похлопал меня по плечу и поманил за собой в кабинет. Я покорно пошла, заинтригованная донельзя. Что он такое собирался мне рассказать, что нельзя озвучить в общем коридоре?