Бело-синее полосатое ветрило захлопало, расправляясь, и вот выгнулось, вобрало ветер, понесло лодью, заставляя скрипеть мачту и звенеть натянутые снасти.
«Финист» шёл в середине, впереди раздували красно-белые паруса «Семаргл» Веремуда Высокого и «Лембой» Рулава Счастливого. За «Финистом» следовал «Морской змей», принадлежавший Олаву Лесорубу, а замыкал строй «Зилант», новенькая лодья Либиара Лысого.
Акила Длинный Меч перемигнулся с Инегельдом, прочистил горло и запел красивым, сильным голосом. Это была не боевая песня, где лютость мешалась с тоскою, а радостный гимн Яриле, весеннему богу, будящему всё живое после очарованного зимнего сна, зовущему траву зеленеть, цветы – распускаться, а девушек готовиться к поре любви.
Травень-май в Риме варяги опознали по-своему: лето пришло! Над Вечным городом стояла теплынь, буйно цвели жасмин и олеандр, а беломраморные колоннады на фоне пышной зелени уже как бы и не являли собой примету разрухи. Рим все еще сохранял следы былого величия, а что холмы его обезлюдели, так это даже и к лучшему: меньше толкотни…
… А песня Акилы всё лилась, всё ширилась, новые голоса подхватывали протяжный напев. Пончик увидел под нижней кромкой паруса римские башни и стены, едва обозначенные огонёчками костров, но страх не проник в его сердце – языческая хвалебная песнь прогнала темень с души, поселяя в ней радостную надежду и шалые желания.
– Париж брал, – стал загибать пальцы Вуефаст Дорога, – Лондон брал, Йорк брал, Руан, Баку, Абесгун, Ингельхайм… Рим не брал.
– Ну так пошли, и возьмём! – захохотал Инегельд. Лёгко выхватив меч, он простёр клинок, указуя на Вечный город, и рявкнул: – На Рим!
Глава 19,
Ночь прошла спокойно – к Садам Саллюстия не долетали крики перевозбуждённых римлян, отыскивавших «бургундов», назначенных врагами, или самих несчастных «врагов», отбивавшихся от желающих их ограбить или убить. Неясные шумы, доносившиеся с холмов Рима, гасились чащами деревьев. Куда слышней были птичьи трели, уханье сов, шорохи мелкой лесной живности.
Заночевали в купальне. Вместо перин Олег постелил охапки веток и вороха опавших листьев, простыней послужил плащ Котяна.
Сухов спал чутко, держа под рукой древний римский меч-гладиус – недавний трофей печенега.
Где-то под утро он проснулся и замер, прислушиваясь. Показалось ему, что ли? Да нет, вот опять – вроде стонет кто-то.
Приподнявшись на локте, Олег встретился глазами с Котяном.
– Слышал? – проговорил он одними губами.
Бек кивнул и показал пальцами: сходим, посмотрим? Сухов кивнул и неслышно поднялся, вооружаясь мечом.
Едва начинало светать, небо в восточной стороне неясно серело. Деревья поднимались чернеющими колоннадами, ещё больше нагнетая тьму. Олег прислушался, уловил стон и двинулся на звук.
Слух привёл его к прогалу меж двух столетних платанов – прямо на выступавших корнях лежал человек в рваной накидке, руку и ногу его покрывала корочка засохшей крови.
– Потащили, – шепнул Сухов.
Находка раздражала его, первая медицинская помощь жертвам переворота не входила в планы. Но не бросать же, в самом деле.