Из лета в лето Бакст присутствует незримо, и обязанность беспрекословно выполнять его задания вызывает серьезное беспокойство. Так, например, Магда пишет Юлии уже следующим летом:
Когда я вспоминаю слова Бакста, они кажутся мне насмешкой. «Серия портретов», когда и одного не придется написать. Всякое комарьё и мошкара меня также порядочно изводят, хожу я вся с головы до ног измазанная красками, да и все каким-то непонятным образом ухитряются измазаться и обвиняют в этом меня, приписывают мне все пятна на своих платьях, что довольно досадно[106].
На что Юлия отвечает: «Портрет тебе очевидно придется опять с меня писать, а что насчёт пятен, то я с твоими домашними согласна и готова даже свои здешние приписывать тебе»[107]. В письме к Юлии обеим художницам доверительно вторит Зилоти:
Финляндия в этом году меня менее возмущает, так как мне «задано» писать «плейеры», и я буду заставлять сидеть сестер по очереди. Вот Вы бы тут написали воздух, ярко и тонко по отношениям, очень трудно. Практически же нас художников обидела судьба – пианисты могут зубрить в комнате, только открыть рояль, – тут извольте мараться, мыть кисти, вытирать палитру и отмахиваться от комаров только из принципа, т. к. все равно вся физиономия распухла от укусов[108].
Уже во втором письме того лета из Оллилы Магда начала тосковать по зиме и регулярности занятий (подруги все еще обращаются друг к другу на «Вы»):
Если бы Вы знали, как часто я вспоминаю милую зиму, работу и разговоры и всё и всех. И я считаю дни, которые проходят, а они так медленно проходят, длинные, и светлые, и кажется, они будут проходить так без конца, ровные, светлые, скучные, и осень никогда не придет. Вот я уже вторую неделю в Оллиле. По вечерам фальшивит скрипка и гнусавит граммофон, дачники кричат, плачут дети. Что ещё достопримечательного?
Пыльные, серые дороги и заборы без конца, тоненькие тоскливые деревья – такое уродство, что я буквально плачу от обиды. Пишу очень мало. Как Вы теперь, не попробовали снова написать что-нибудь?
Бакст меня повесит осенью[109].
Неудовлетворенная опубликованными переводами Уайльда, Магда частично переводит, частично пересказывает его по-русски для Юлии, которая не знала английского. Самое большое впечатление на нее произвели идеи Уайльда из статьи «Упадок искусства лжи», которые были созвучны ее собственным мыслям об отношениях между искусством и природой. С доверием и энтузиазмом она соглашается с Уайльдом, с его защитой «искусства лжи». По словам Уайльда (в пересказе Магды), «эстетика – как искусственный подбор – делает жизнь прекрасной и полной чудес, наполняет ее новыми формами, поощряет прогресс, разнообразие, перемену»[110].
Письма Магды выходят за рамки жажды новостей, сплетен или обмена идеями. В них – поиск себя и своего места в мире, поиск идеалов, отрицание общепринятого. С максимализмом юности «все или ничего», она смотрит на оллильских отдыхающих и отвергает их ничтожные заботы, банальность их разговоров, пошлость их любительских театральных представлений. Ее романтический взгляд, противостоящий буржуазной банальности повседневной жизни, – всего лишь защита, необходимая любому юному созданию для определения своих целей и ценностей. Идеи, которые Магда обдумывала, которыми делилась с Юлией, – это вечные вопросы о смысле жизни, о призвании, об одиночестве и человеческих отношениях. Постоянная тема размышлений Магды – природа времени:
Хочу верить в свою надежду, всё лето жила ею, всё лето непрестанно мечтала о зиме, не могу себе даже представить, что всё прахом пойдёт. Мои планы будущего рушатся каждый год, и каждый год я строю новые.
Не следует думать о будущем, надо жить настоящим, каждой минутой, каждым мгновением, чтоб было одно вечное настоящее без прошедшего и без будущего, знаете, найти вечное настоящее индийских мудрецов, которые знали, что времени нет, а нам никогда не отделаться от обмана вечной перемены, и потому мы ничего не понимаем, не знаем ценна или ничтожна жизнь.
Простите, странные мысли мне теперь в голову приходят. Уйти от времени, от человеческой жизни и чувствовать вечную живую тишину, всегда, не только проблесками. Только так можно найти тайное вечное царство. Я, кажется, начинаю заговариваться, потому перестаю писать, о моей жизни писать нечего; начинает чувствоваться осень приближающаяся. Дачная жизнь идёт по-прежнему. Представьте себе, была в дачном театре, понятно, до конца не осталась, слишком безмерна пошлость. Увы, видела произведения наших патронов на строительной выставке, рыженький наш не отличился, Доб<ужинский> лучше[111].
Прощайте, напишите Ваш адрес в Ярославле, я много думаю о Вас.
Пишите, Ваша М. Нахман[112].
И в ответ на возражения Юлии (письмо утеряно) Магда продолжает:
Милая Юлия Леонидовна,
Вот Вы говорите, что надо бросить грезы, но разве возможно не грезить о будущем, не бредить о невозможном? Так хочется забыть все тяжелые переживания настоящего и прошедшего, скуку жизни и длинную вереницу безрадостных дней – и если с каждым днём и с каждым часом всё ближе подвигаешься к концу – что из этого? Не верю я в бездонную пустоту. Смерть – таинство, через которое надо пройти, посвящение в мистерию вечной жизни; последняя ступень отрешения от времени. Известны ли Вам эти таинственные слова:
В них есть загадка смерти, никем почти не разгаданная. И так думаю о смерти и брежу осенью – прошедшей осенью, нежным золотом тонких берёз, склонившихся над глубоким оврагом, пряным благоуханием разлагающейся листвы, далью потемневших полей, покрытых последними пятнами светлолиловых цветов, милым горьким запахом полыни – и гляжу на заборы, на бесконечные заборы, на кошмарные дачи. Горько ужасно, что всё лето пропало даром. Ничего не сделала, много жизни с болезнью ушло.
Вы должны понять, почему я думаю Бог знает о чём, о возможном и невозможном, не осуждайте за такое времяпровождение. Отчего Вы думаете, что я землю не люблю, я люблю её, только иначе, чем Вы. Я даже чувствую иногда, что ближе к ней, чем к человеческому; с тех пор, как помню себя, помню это чувство единства с вещей жизнью земного и небесного, с жизнью деревьев и камней и колеблющегося воздуха. Иногда просыпается такое яркое, мгновенное сознание и понимание этой жизни. Удивительное чувство, которого нельзя высказать и объяснить. Больше всего похоже на какую-то огромную радость.