Наконец мы дошли до церкви. Чинно зашли внутрь. Вскоре внутри стало очень душно. Хор запел «Херувимскую песнь», затем молитвы. Мне стало плохо, закружилась голова. Я пробралась к выходу и села отдышаться недалеко от паперти на поваленное бревно. Вокруг бревна россыпью росли ромашки, слышны были успокаивающие птичьи чириканья, да ещё пришла кофейного цвета дворняжка и села у моих ног. Тяжкий гул, доносящийся из церкви, отошёл на второй план.

– Будешь тутова сидеть, епитимью получишь. Сто поклонов, воистину. Батюшка у нас строгий.

Я повернулась. Сзади меня стоял сухонький старик с ехидным взглядом. Голова его немного тряслась. Рукой он опирался на посох.

– А вы кто? – спросила я из любопытства.

– Сторож ихницкий, – указал он клюкой на белёную церковь.

Я вздохнула, встала, пошла в сторону церкви. Слышу:

– Ну дурында, куда понесло тебя!

Я озадаченно посмотрела на старика.

– Вы же сказали…

– Положи, что взяла, на место, да дома окажешься.

Видимо, чтобы пресечь дальнейшие расспросы, он повернулся ко мне спиной и пошёл куда-то. Дворняжка тут же вскочила и потрусила за ним.

Терять мне было нечего – исповедоваться перед старорежимным священником желанием я не горела, поэтому вернулась на дорогу и быстрым шагом, иногда переходя на бег, направилась обратно к деревне. Путь занял немало времени, и я устала, но отдыхать было некогда. Скинула сарафан, натянула обратно свой камуфляжный костюм, достала из-за печки рюкзак с металлоискателем, проверила, лежит ли в кармане полушка.

Уже смеркалось, когда я наконец нашла место, где выкопала полушку: к счастью, там был заметный каменный валун, в наше время почти целиком ушедший под землю. Ковырнула сапогом землю, кинула в неё монету, присела, закопала и закрыла глаза. Посчитала до десяти. Открыла глаза.

Справа был орешник, слева – вырубка.

Я достала телефон – он не работал, аккумулятор окончательно разрядился. Поплелась назад в село. Теперь там повсюду были провода и металлические заборы. На месте церкви, из которой я выбежала несколько часов назад, местные мужики с помощью наёмных таджиков строили новую. Без купола. И она больше походила на крематорий. Я огляделась, увидела во дворе одного из домов женщину, которая в потёмках что-то доделывала на своём огороде, и попросилась переночевать. Пустили. Накормили до отвала и положили спать. Засыпая, я думала: интересно, если бы всё ещё была в расшитом сарафане по древнерусской моде, отнеслись ли они ко мне так спокойно?

Наутро дозвонилась до камрада. К обеду камрад приехал, обрадованный тем, что я нашлась. Народ косился на московские номера его «нивы».

– Куда ты делась? Мы тебя весь следующий день искали… Уже хотели спасателей подключать.

Я рассказала. Показала фотографии. С них ему улыбались русские крестьянки из восемнадцатого века.

– Ну и шутки у тебя, – напряжённо засмеялся друг, – ясное дело, это реставраторы. Ты, наверно, очень далеко забрела и на них наткнулась.

Как сложно удивить человека в наше время! Мне вспомнилась Лиза, с восхищением крутившая в руках «чародейную коробочку». Тогда я предложила съездить до деревни, проверить, лежит ли за рекой зарытый мной кошель. Камрад закатил глаза, но завёл мотор. На его подготовленной «ниве» по сухой грунтовке мы доехали до самой деревни. Там стояло три покосившихся домика. Я невольно посмотрела туда, где была избушка красношеего деда. Сейчас там колыхались гигантские борщевики, завезённые в эти края в сталинское время из Северной Америки. Мы спустились к ручью. Я увидела огромный пень от стоявшего здесь когда-то многовекового дуба. Видимо, он дожил до советского времени, и его спилили, когда он стал умирать. Все остальные деревья были, разумеется, другими, и найти место, куда я зарыла кошель, было непросто. Мы стали «пробивать» небольшой участок леса, и наконец, минут через тридцать, прибор подал слабый, но чистый сигнал цветного металла. Кошель оказался на глубине почти полуметра – удивительно, что металлоискатель вообще его обнаружил. Кожа давно истлела, в земле остались только монеты. Чтобы произвести впечатление, я предложила другу самому вытащить их все, пока я стою с закрытыми глазами. Когда он их достал, я, не открывая глаз, перечислила: десять полушек, семь денг, семь монет по пять копеек, два серебряных рубля и один золотой червонец. Всё оказалось верно. Камрад долго ещё молчал и разглядывал монеты. Это была удача. Мы понимали, что благодаря одному этому червонцу сможем оба не работать целый год, а может, и два. Я подумала о встающих спозаранку крестьянах, идущих убирать урожай, и вспомнила пословицу: «Барину вершки, а мужику корешки».