– Почему?! Почему?! Почему ты загубила свою жизнь?! Ты погубила и себя, и своих детей, и меня! Ты всех сделала несчастными! Как мне теперь жить?

Кирилл кричал до хрипоты в голосе, но орущая из колонок музыка заглушала его крик. Проходящие мимо местные жители, привыкшие к меломанам-автолюбителям, не обращали на него никакого внимания. Потом он без сил упал головой на руль и заплакал, как плачет человек, лишившись самого главного в жизни, её смысла. Кирилл сходил с ума и знал, что перешёл ту черту, которую нельзя пересекать, потому что обратной дороги уже не будет. Соломинка, за которую он держался несколько месяцев подряд, сломалась, и Кирилл шёл на дно. Он заглушил двигатель, выбрался из салона автомобиля и направился к ближайшему продуктовому магазину, где купил бутылку водки. На обратном пути заметил куст белой сирени. Её дурманящий аромат вернул Кирилла в детство. Он вспомнил, как десятилетним мальчишкой наломал веток белой сирени и подарил Алине. Они сидели вдвоём на скамейке во дворе, выискивая пятилистные цветки, а когда находили, сразу съедали, что означало – в будущем ждет удача. Кирилл нарвал целый букет. Положив охапку цветов и бутылку водки рядом с коричневой тетрадкой на заднее сиденье, он поехал в сторону Домодедово.

Кирилл приехал на кладбище под вечер, но было ещё светло. Немного похолодало, и он накинул на плечи куртку. Кирилл долго не мог отыскать могилу Алины. Кладбище было слишком велико, не сравнить с тем, под Тулой, где похоронили его отца. После долгих поисков он вышел к новым захоронениям и на одной из недавних могил увидел фотографию Алины. На фото она была запечатлена ещё до беременности. Такая же, как и осталась в воспоминаниях Кирилла, с выступающими скулами на худеньком личике, с улыбкой, обнажающей ровные зубки, светящимися глазами и копной густых волос. Она была слишком хороша для смерти! Ей совсем недавно исполнилось двадцать четыре года. Она не успела пожить на этом свете. Слишком молода, чтобы умирать. И слишком любима.

С одной стороны могилы на него смотрела с фотокарточки счастливая Алина, с другой – стоял деревянный крест. Кирилл вспомнил похороны отца, и то, что крест ставится в ногах, значит, фотография находилась в изголовье. Рядом с могилой не было скамейки, и он сел на землю лицом к фотокарточке. Могила утопала в живых и искусственных цветах. Здесь были сотни роз, корзины с герберами, лилиями, каллами, но не было сирени. Кирилл знал, как Алина любила запах сирени и всегда весной рвала несколько веточек, чтобы душистый аромат наполнил её дом. Он положил свой букет на могилу поверх остальных цветов.

– Здравствуй, Алина! – сказал Кирилл, обращаясь к фотографии. – Давно мы с тобой не виделись. Оказывается, тебя нет уже четыре дня, а я узнал об этом только сегодня. Где ты сейчас? Я слышал, души умерших сорок дней находятся на земле. Может быть, ты в этот момент стоишь рядом со мной. Как бы я хотел увидеть тебя последний раз в жизни. Почему я не могу даже проститься с тобой?! Почему?!

Кирилл посмотрел по сторонам, увидел несколько людей около других могил. Они не обращали на него никакого внимания, каждого занимало только собственное горе. Ему в голову пришла безумная идея попросить у кого-нибудь лопату и раскопать могилу Алины, чтобы последний раз посмотреть на неё и проститься. Кирилл старался отогнать навязчивую мысль, откупорил бутылку с водкой и сразу отхлебнул из горлышка. Жидкость обожгла пищевод, затем желудок, но он даже не поморщился и сделал ещё несколько глотков. Потом достал из-за пазухи дневник Алины, открыл его где-то посередине и начал читать:

«21 февраля 2002 год.

Привет, Кирилл! Почему-то в последнее время часто вспоминаю ту июльскую ночь, когда мы были вместе. За одну ночь всё встало с ног на голову, вся моя привычная жизнь изменилась. Тогда мы оба вспомнили себя семнадцатилетних. Мы тогда и дня не могли прожить друг без друга, а потом на шесть лет расстались. Ты на шесть лет вычеркнул меня из своей жизни. Да, я виновата и перед тобой, и перед собой, и перед Игорем. Я совершила непоправимую ошибку, из-за которой теперь мучаемся и я, и ты. Шрам на руке о многом мне рассказал. Думаю, страдает и Игорь. Только его боль принимает извращенные формы. Но я хотела написать не о муже, а о тебе и о той жаркой июльской ночи. Тогда мне хотелось хоть ненадолго забыть обо всех и быть счастливой только для себя. Как же мне было хорошо! Помню чувство стыда, одолевавшее меня, за часы безмерного счастья. Как же хочется повернуть время назад и оказаться в Туле с тобой один на один, почувствовать твои руки на моем теле, ощутить вкус твоих поцелуев, увидеть свет твоих зелёных глаз. Как жаль, что это больше никогда не повторится.

До свидания, Кирилл! Пишу «до свидания», но знаю, что мы больше никогда не увидимся. Теперь наши встречи будут проходить только на страницах моего дневника».

Кирилл вытер катившуюся по щеке слезу, глотнул ещё водки и перелистнул страницы дневника. Откуда-то из середины тетради выпало на землю несколько мятых листков бумаги. Кирилл развернул один из них и не мог поверить глазам. У него затряслись руки, а на мятый, зачитанный до дыр листок капнуло несколько слезинок. Кирилл узнал свой почерк. Это были письма, написанные им Алине семь лет назад. Она их хранила, всегда брала с собой. Игорю медсестра передала дневник с вложенными в него письмами. Значит, Алина, в каком бы тяжёлом состоянии ни была, никогда не забывала о нём. Кирилл вспомнил 1 сентября 1995 года, когда жёг на кухне записки Алины, и в этот же день появился шрам на руке. А сейчас он держал в этой изуродованной руке тетрадный листок, исписанный мелким почерком, его почерком! Это он в семнадцать лет писал письма любимой:

«Алина, я не могу уснуть, поэтому решил написать тебе письмо. Сегодня мы провели с тобой весь день. Доехали на велосипедах до пруда около деревни Высокое. На улице какую неделю стоит страшная жара. Возле пруда ты разделась, осталась в одном купальнике. На тебя глазели все мужики на пляже, так и хотелось дать им всем по щам. Мы много купались, а домой поехали поздно вечером. Время пролетело незаметно. Почему-то с тобой я перестал ориентироваться во времени и пространстве. Когда мы ехали через Щегловскую засеку, ты сказала, что сильно проголодалась. Оказывается, ты взяла с собой бутерброды с колбасой, но забыла про них, вспомнила только на обратном пути домой. Колбаса, конечно же, протухла, и мы её выбросили, а хлеб пожарили на огне. Я набрал сухих веток и разжёг костер. Так мы и сидели у огня, обнявшись, нанизав на длинные палки хлеб, запекая его до хрустящей корочки, и постоянно целовались. У тебя в глазах сверкали искорки, и они из карих превратились в золотистые, под цвет пламени. Я не мог насмотреться. А потом надо было возвращаться. Я проводил тебя до дома. Как я не хотел тебя отпускать! Теперь пишу это письмо и считаю часы до завтра, когда смогу снова увидеть тебя!»

«Неужели я мог такое написать?» – Кирилл вдруг вспомнил долговязого, худощавого мальчишку, каким он был в семнадцать лет. Да, это он писал длинные письма, это он боялся признаться однокласснице в своих чувствах, это он не спал ночами, мечтая о ней. А сейчас он сидел пьяный, опухший от слёз, раздавленный горем, а одноклассница смотрела на него озорными глазами с фотографии на могиле.

Прочитав дневник от начала и до конца, Кирилл поцеловал последнюю страницу с любимым размашистым почерком, который знал с первого класса, свернул тетрадь пополам и положил в карман. Он заметил, что не хватает нескольких страниц в дневнике, и не знал, вырвала ли их Алина по какой-то непонятной причине, или они зачем-то понадобились её мужу. Написанное на этих листках навсегда останется тайной для Кирилла.

На дне бутылки оставалось немного водки, и он залпом допил её. С трудом поднявшись с земли, подошёл к могиле. Кирилл вдруг вспомнил, что у него нет ни одной фотографии Алины кроме тех, где они запечатлены вместе всем классом или с компанией друзей, и забрал с собой фото с траурной чёрной ленточкой.

– До свидания, Алина! Мы когда-нибудь встретимся и ещё будем вместе. В этой жизни не получилось, значит, будем вместе в другой.

На ватных ногах Кирилл добрался до машины. Когда сел за руль, в затуманенной алкоголем голове пронеслась мысль, что ехать глупо и опасно, но мысль быстро исчезла, не оставив после себя следа. Кирилл положил фото Алины и её дневник в бардачок, завел двигатель, нажал на газ. Он никак не мог сосредоточиться на дороге, но размытые контуры деревьев и несущихся навстречу машин не пугали Кирилла. Кое-как, не превышая скорость, он доехал до МКАД. «Мустанг» обгоняли другие автомобили, Кирилл слышал пронзительные звуки клаксонов, предназначенные ему, но никак на них не реагировал, был слеп и глух ко всему происходящему вокруг. На М-2 он прибавил скорость и перестроился в крайний левый ряд. Кирилл хотел быстрее добраться до дома. В пути он постоянно думал о дочери – Наденьке. Ему обязательно нужно её увидеть. Как сообщить Марине о рождении дочери, Кирилл не знал, также не знал, как будет жить с женой дальше.

«Может быть, сразу собрать вещи и уйти из дома? Марина заслуживает лучшей жизни и лучшего мужа, чем имеет сейчас», – но мысли о супруге быстро исчезли, их сменили воспоминания. Перед глазами вдруг появилось видение с лицом Алины. Маленькая девочка в коричневой школьной форме с белым фартуком и двумя тугими косичками, затем Алина в образе семнадцатилетней выпускницы в чёрном коротком платьице и с диадемой на голове, и, наконец, Алина с выдающимся животиком в обтягивающем фигуру белом платье.

Из колонок доносился голос Вячеслава Петкуна, исполняющего одну из своих последних песен «Половинка». Мелодичные звуки действовали на Кирилла успокаивающе, обволакивали и убаюкивали. Темнота не раздражала глаз, как бывало обычно, когда приходилось ехать на дальнее расстояние поздно вечером. Трасса в некоторых местах неважно освещалась. Кирилл не понимал, где едет, и сколько сейчас времени. Он опять оказался вне времени и пространства, как и в семнадцать лет. Вдруг его ослепили фары встречной машины, он услышал оглушающий сигнал клаксона, после чего его окутала чёрная, непроглядная тьма.