Интеллектуальные устремления Элизы заходили настолько далеко, что она даже собиралась основать общество женщин-литераторов, но тут дела ее брата пошли в гору, и оказалось, что политика выглядит намного привлекательнее и ощутимо выгоднее. Когда Наполеон стал императором, Элиза была расстроена, что не получила титул «ее императорского высочества», но вместе с Каролиной сумела добиться вожделенного отличия. В виде вознаграждения брат сделал ее сначала княгиней Лукки и Пьомбино, где она действовала вполне как просвещенная правительница, способствовала развитию промышленности и сельского хозяйства, в частности, разведению шелковичных деревьев, покровительствовала искусству и литературе, возродила мраморные каменоломни Каррары и для начала заказала выдающемуся скульптору Антонио Канове изваяния всей императорской семьи. Когда все Бонапарты были увековечены, менее именитые ваятели взялись за наполеоновских маршалов, а далее было налажено производство из этого благородного камня чисто утилитарных изделий. Придворным скрипачом, как в Лукке, так потом и во Флоренции, состоял великий Никколо Паганини, с которым у княгини, по его собственному признанию, был довольно длительный роман. Бачокки в звании генерала командовал вооруженными силами и брал у Паганини уроки игры на скрипке.
Если уж зашла речь о любовниках Элизы, то прежде всего достоин упоминания Лесперю, бывший секретарь маршала Бертье, которого направили в Лукку советником в помощь Элизе. По бедности – цивильный лист княгини был столь скуден, что она не могла позволить себе нуждающихся любовников, – она вступила с ним в связь, ибо этот каприз практически ничего ей не стоил. Лесперю честно отрабатывал свое жалованье, давал ей советы по управлению и финансам, писал проекты указов и отчетов. Роман продлился всего полтора года, ибо Наполеон отозвал исполнительного служаку, чтобы назначить его управляющим завоеванной Силезией. Однако Лесперю имел дурное обыкновение довольно откровенно рассказывать о том, как Элиза на пятачке площадью в несколько квадратных километров подражала манере правления Наполеона, корчила из себя Семирамиду, изучала Макиавелли и проявляла все склонности к деспотизму. Тяготение к роскоши у нее было такое же, как и у всех Бонапартов: в одной только Лукке она отремонтировала и меблировала для своей семьи пять дворцов, блиставших истинным великолепием.
После отъезда Лесперю Элиза обзавелась постоянным фаворитом, конюшим Бартоломео Ченами, с внешностью итальянского тенора, прекрасными манерами и редкими способностями источать самую подобострастную лесть. Он стремительно вырос до Великого конюшего, а затем до генерального директора народного образования. Княгиня выхлопотала для него Золотой орел ордена Почетного легиона, назначила пенсию в 40 тысяч франков и передала хороший кусок от конфискованной церковной собственности, что сделало его одним из самых богатых людей Лукки. Невзирая на такие слабости сердца, Элиза настолько умело управляла своим небольшим уделом, что в 1809 году Наполеон сделал ее великой герцогиней тосканской.
Во Флоренции она устроила свой двор во дворце Питти, этом средоточии шедевров искусства, резиденции великих герцогов тосканских и их предшественников, выдающихся меценатов из рода Медичи. Элиза явно стараясь соперничать с неаполитанским двором ее сестры Каролины. Однако, Бачокки было указано на подобающее ему место: во всех церемониях он шел, отставая на несколько шагов от супруги. Ему было предписано жить во дворце Крочетта, в котором некогда размещали почетных гостей герцогов Медичи, где теперь Бачокки держал свой небольшой двор. По свидетельствам современников, нравы там были весьма свободными, напоминая двор Людовика ХV и его пресловутый «Олений приют». На публике же супруги изображали из себя сплоченную любящую чету, в особенности, когда вечером восседали в главной ложе театра вместе с принцессой Наполеоной и Бачокки оказывал супруге мелкие знаки нежного внимания.
Став великой герцогиней тосканской, Элиза не отправила в отставку своего фаворита Ченами, но стала позволять себе кратковременные увлечения, которые, естественно, не скрылись от глаз местных злоязычников. Ходили сплетни о молодом паже, на которого она положила глаз, но как-то застала его стоящим на коленях перед известной красавицей Флоренции, графиней Монтекатини, после чего юношу отправили с маршевым полком на войну. Говорили и о коммерсанте Эйнаре, о племяннике маркиза Луккезини[32] и бароне де Капелла, префекте Легорна. Слухи насчет барона дошли до ушей императора, и тот счел нужным перевести его в другое место. При всем том, Элиза завела французскую труппу, членам которой было под страхом увольнения вообще запрещено вступать в какие-либо интимные связи, а, чтобы им от скуки не лезли в голову неподобающие мысли, их обязали целый день зубрить роли, которые им вряд ли было суждено когда-либо сыграть.
Подданные не любили Элизу за попытки «офранцузить» их и поддерживать военные устремления ее братца налогами и поставкой рекрутов. К тому же она закрыла все те монастыри, которые не имели при себе либо учебных заведений, либо странноприимных[33] домов, и конфисковала их собственность. Следует упомянуть, что Элиза, которая вовсе не блистала красотой, со временем потеряла всякие остатки привлекательности: цвет ее лица с оливковым оттенком со временем стал «желтушно-желтым», фигура еще более костлявой, волосы настолько вылезли, что ей пришлось носить шиньоны из кос своих подданных-крестьянок. В отличие от сестер, настоящих щеголих, она мало интересовалась нарядами, во всем полагаясь на свою парижскую портниху. Та раз в месяц присылала ей пару платьев и несколько шляпок, так что Элиза в год тратила на одежду меньше денег, чем порой стоило одно платье Полины.
Когда в 1814 году наступил крах Империи, она заявила брату, что, лишенная средств защиты и окруженная врагами, больше ничего не сможет сделать для него, а лишь будет преследовать интересы собственной семьи. В марте 1814 года она, беременная, с мужем была вынуждена бежать из Тосканы, причем попытки прихватить с собой кое-что из серебра и украшений интерьера дворцов потерпели неудачу. В августе бывшая великая герцогиня тосканская родила долгожданного сына Фредерика (два предыдущих скончались в младенчестве), как высказался один из остряков, «как раз в то время, когда она не испытывала нужды в наследнике». Во время Ста дней австрияки даже заключили Элизу в крепость Брюнн. В конце концов, она под именем графини Компиньяно поселилась близ Триеста, где предалась своему любимому занятию, покровительствовать искусству и театру. Она даже профинансировала археологические раскопки, при посещении которых в 1820 году заболела и умерла. Судьба ее детей, Элизы-Наполеоны и Фредерика, сложилась таким образом, что потомства после себя они не оставили.
Луи, король голландский
История жизни Луи (1778–1844), четвертого из братьев Бонапартов, интересна по сравнению с другими отпрысками Карло и Летиции, пожалуй, вдвойне или даже втройне. Во-первых, потому, что он сильно отличался от всех прочих; во-вторых, потому, что был женат на дочери Жозефины, Гортензии де Богарне, и, в-третьих, потому что официально считался отцом императора Наполеона III, предпринявшего грандиозную попытку возродить и закрепить в веках славу династии Бонапартов. Пожалуй, его связывали с Наполеоном более тесные узы, нежели со всеми остальными членами семьи.
Когда молодой офицер по окончании военного учебного заведения прибыл к месту своего назначения, он привез с собой Луи, чтобы одним ртом в нищей семье его овдовевшей матери стало меньше. Наполеон поселил его в казарме, следил за ним, занимался его образованием. Луи один из всех братьев мог претендовать на непосредственное участие в боевых действиях под командованием своего выдающегося брата, в частности, в знаменитом эпизоде на Аркольском мосту. Ко времени вступления в брак в начале января 1802 года с дочерью Жозефины, Гортензией де Богарне, он был полковником, командовавшим драгунским полком. Конечно, большую роль играло покровительство брата, но в те дни стремительная военная карьера не была чем-то из ряда вон выходящим.
Гортензия после окончания пансиона мадам Кампан стала помощницей матери в организации светской жизни в Тюильри и Мальмезоне. Она была не красавицей, но чрезвычайно миленькой девушкой с густыми белокурыми волосами и стройной гибкой фигуркой, очень похожая на своего отца Александра де Богарне (как мы помним, его яростное оспаривание отцовства привело практически к разводу четы и навсегда сохранило за Гортензией репутацию незаконнорожденной). Жизнь Гортензии после окончания пансиона несколько отличалась от ее подруг тем, что ей приходилось проводить много времени в обществе адъютантов ее отчима. Как она писала в своих мемуарах, «поначалу смущавшаяся, я быстро привыкла к этому. Я почувствовала, что необходимо изгнать робость, владевшую этими молодыми людьми, дабы не начать вести себя слишком вольно со мной, или не считаться со мной совсем, или проявлять слишком большую заботу о смущении, которое они причиняют мне. Я избрала путь естественного поведения женщины, которая находится у себя дома, и сама задает тон». Девушка побуждала их рассказывать о кампаниях, в которых они участвовали, о боевых действиях и настолько завоевала их доверие, что они просили у нее совета по всем возможностям вступления в брак, которые открывались перед ними.
Ее внимание привлек полковник Жерар-Кристоф Дюрок (1772–1813), одно из самых доверенных лиц Наполеона, прошедший рядом с ним через итальянскую и египетскую кампании. Он влюбился в молодую девушку и объяснился в любви. Дюрок был дворянского происхождения, с отличными видами на карьеру в будущем, но против этого брака восстала Жозефина. Живя в вечном страхе развода, она старалась любым путем сделать узы между кланом Бонапартов и своей семьей как можно более тесными. Она принялась стенать, что брак с Дюроком причинил бы ей большие страдания, и Гортензия, чрезвычайно привязанная к матери, все время до замужества мучилась сознанием, что является причиной болей, доставляемых ею Жозефине.
Известно, что Наполеон, мечтавший переделать весь мир согласно своим задумкам, безо всякого стеснения вмешивался в личную жизнь подчиненных и просто приказывал им жениться либо на подругах Гортензии и своих сестер по пансиону мадам Кампан, либо на родственниках своей семьи или членах его окружения. Маршалы Ней, Макдональд, Ланн, Бессьер, министр полиции Савари, генерал Жюно и многие другие, пошли к алтарю с невестами, назначенными их главнокомандующим. Может быть, кому-то это нравилось, но Дюрок повел себя по-другому. В воспоминаниях Бурьена приводится описание следующей сцены. «Однажды вечером первый консул спросил: «Где Дюрок?» «Уехал в Оперу». «Как только вернется, скажи ему, что он может получить Гортензию. Свадьба должна состояться в течение последующих сорока восьми часов. Я дам ему 500 тысяч франков и командование дивизии в Тулоне. Они должны отбыть туда на следующий день после свадьбы. Я не потерплю никаких зятьев подле меня и хочу знать сегодня же, подходит ли это ему». Бурьена ничуть не удивило, что, когда глубоко оскорбленный Дюрок[34] вернулся и выслушал эти условия, то пришел в негодование и вскричал:
– В таком случае он может оставить себе свою дочь, а я отправляюсь в бордель».
В конце концов, мать настояла на браке дочери с Луи Бонапартом. Гортензия попросила неделю на размышление, но согласилась. Она, конечно, была знакома с этим кандидатом, но не видела в нем совершенно ничего привлекательного. После участия в итальянской кампании у Луи начались нелады со здоровьем, которые преследовали его до конца дней. Современники относили это за счет плохо залеченного венерического заболевания; в течение всей жизни ревматизм, болезнь постоянная, терзающая исподволь, никак не отпускала его. Уже через полгода пребывания в Египте он был отправлен во Францию как инвалид. Болезнь наградила его хромотой, постоянно атаковала его правую руку, мешая писать, со временем он вообще утратил эту способность. Это сделало его мрачным и раздражительным, лишив столь характерной для Бонапартов жизнерадостности.
Не сказать, чтобы Луи горел желанием жениться на Гортензии. Он был давно по уши влюблен в племянницу Жозефины по мужу, Эмилию де Богарне (1781–1855), одноклассницу Гортензии по пансиону мадам Кампан. Однако, Наполеон был против его женитьбы на бесприданнице, к тому же, ее отец был эмигрантом, а мать, разведясь, вторично вышла замуж по страстной любви за мулата Шарля-Гийома Кастена, которого генерал Бонапарт безо всяких церемоний называл просто «Негром». После подобного замужества двери светского общества захлопнулись перед ней. В довершение, мать Эмили родила совершенно черного сына, и Наполеону не нравилось, что у Луи будет столь экзотичный шурин. Еще в 1798 году по велению Наполеона Эмили выдали замуж за графа де Лавалетта, занимавшего высокие посты при Консульстве и Империи[35]. Позднее, в своих «Исторических замечаниях и размышлениях» Луи рассказал, каким образом уступил уговорам жениться на Гортензии:
«Гортензия и я не подходили друг другу ни характерами, ни взглядами и чувствами. Приверженный религии, убежденный, что брак и семейные радости являются единственно истинными и положительными, я хотел жениться и стремился только к этому; но та, которую я давно любил [Эмили де Богарне] была отдана, против ее воли и также на ее несчастье, другому. В течение нескольких лет я противостоял достоинствам и прелестям Гортензии до того дня, когда внезапно я уступил, сам не понимая причины, и на наше обоюдное несчастье…»
Луи ожидал, что Гортензия будет отличной супругой, исповедующей семейные ценности, но он ошибался. Трудно было ожидать приверженности семейным ценностям у женщины, вышедшей замуж без любви, но он женился не только на девушке, уступившей уговорам матери и отчима, призывам дочернего долга, но и на светской даме. Во-первых, Гортензия была чрезвычайно привязана к матери и брату, с которыми она перенесла тяготы революционного времени; во-вторых, воспитание в пансионе мадам Кампан, пример матери и среда, в которой она вращалась, сделали для нее невозможным отказ от светской жизни, звездой которой она стала. Приемы, балы, танцы, в которых она не знала себе равных, любительские спектакли, общение с подругами, без которых Гортензия не представляла себе жизни, стали для нее убежищем от жизни с нелюбимым человеком тяжелого характера, вечно хворающего и покрытого отвратительными фурункулами.
Конечно же, с Луи перед свадьбой неплохо поработали и члены клана Бонапартов, ненавидевшие Жозефину. Всем было известно, что Первый консул и его жена возлагали большие надежды на потомство Луи и Гортензии, заранее заявляя о своем намерении сделать их своими наследниками. Но желающих стать преемниками императора в семье Бонапартов было с избытком, поэтому бедному Луи вылили всю ту грязь, которая имелась у них в запасе по адресу Жозефины, «а яблочко от яблони, как известно, недалеко падает». Луи сам говорил, что «никогда супруг не получал более живого предчувствия всех ужасов вынужденного брака с дурно подобранными супругами». Гортензия в своих мемуарах рассказывала, как в первую совместную ночь Луи привел ей перечень всех предполагаемых любовников ее матери и предупредил, что отныне не позволит ей провести ни единой ночи под одной крышей с Жозефиной. Муж также пригрозил ей, что, если она родит ребенка хоть на один день ранее предписанного срока, он «до конца своих дней не увидит ее». По служебным делам и поездкам на лечебные воды Луи был вынужден часто отлучаться из дома и терзался сомнениями, не изменяет ли жена ему в его отсутствие, для чего часто неожиданно возвращался в дом, надеясь застать ее врасплох.