Пусть ещё даже не смеркается, но на часах уже почти десять, неудобно так поздно звонить. У Калинина наверняка был напряжённый трудовой день, он вполне может уже отдыхать. Да и утро вечера мудренее. Позвоню завтра. Как раз будет время ещё подумать, что я хочу от Тимура и вообще от жизни.
Утром следующего дня опять не позвонила Калинину. Сначала, как только проснулась, сочла, что беспокоить человека в семь утра — не то чтобы не удобно, а неприлично. Потом по дороге в офис, когда время уже позволяло позвонить, всё равно отказалась от этой идеи: я не до такой степени первоклассный водитель, чтобы одновременно следить за дорогой и вести чуть ли не самый важный разговор за всю свою сознательную жизнь. Ну а на работе, один за другим повалили клиенты, и звонить уже стало некогда.
В три часа дня прибыла в здание районного суда, но рассмотрение дела клиента отложили из-за неявки ответчика, поэтому в четыре я уже была свободна, как птица от рабочих вопросов. То есть отговорки не звонить Калинину иссякли, вот тогда и пришлось самой себе признаться: я просто боюсь с ним разговаривать.
И мне действительно есть чего опасаться. Любовь к Калинину — мой злой рог. Я уже не раз и не два обжигалась об эту любовь до глубоких незаживающих ран. Чего только от Тимура не натерпелась, он заключал на меня договор, бросал, чуть не разрушил мой бизнес, я кипела от злости, насылала проклятия на его голову, вваливалась в его кабинет со скандалом в разгар переговоров, но всё равно продолжала любить. Да что там, из-за Тимура я отвергла Захара, ни одна девушка в здравом уме не поступила бы так.
А, может, мне и вовсе Калинину не звонить? Он же сам опять от меня отказался. Не спрашивая моего мнения, благословил нас Захаром и скрылся за горизонтом. Пусть теперь там и сидит. Или нет? Или всё-таки, да? Почему с Тимуром всегда так непросто?
Так и не приняв никакого решения, добрела до машины, уселась в салон и выехала с парковки.
Час пик ещё не начался, но движение на дороге уже плотное, поток автомобилей на месте не стоит, но особо и не разгонишься. Плавно качусь по правой полосе за белым седаном, и тут на тротуаре возле офисного здания замечаю не кого-нибудь, а Тимура.
Улыбнулась. Впервые в жизни вселенная отозвалась на мои запросы. Я мучилась и не знала, нужно ли нам с Калининым поговорить. И вот он здесь, собственной персоной, что это, если не знак судьбы?
Там, где нахожусь, останавливаться и бросать машину нельзя, иначе водители позади — проклянут, поэтому поехала дальше и нырнула в первое попавшееся свободное место, специально предназначенное для парковки.
Теперь нас с Калининым разделяет где-то сто метров, если не больше: шустро выбралась из салона и поспешила в обратном направлении, к Тимуру.
Совсем чуть-чуть не добежала, как передо мной развернулась картина: из офисного здания вышла девушка, её взгляд устремлён на Тимура, его на неё, она подходит к нему и обнимает, он тоже нежно прижимает её к себе, потом они целуются в губы, разворачиваются ко мне спинами и неспешным прогулочным шагом идут вдоль дороги.
Глава 29
Смотрю вслед удаляющееся паре и чувствую, как от боли и отчаянья с треском на куски рвётся сердце.
Мимо проезжают автомобили, прохожие спешат по делам, слышны обрывки фраз и звуки сигналов, с летней веранды кафе доносится смех. Всё вокруг вертится, шумит и продолжает жить, а мой мир в одно мгновение рухнул.
— Девушка, вам плохо? — коснувшись моего плеча, обеспокоенно спросила незнакомая женщина.
— Что? — посмотрела на неё с недоумением и лишь после мотнула головой. — Нет, я в норме. Просто задумалась.
— Уверены? Вы бледная. Скорее всего, давление резко упало. Давайте, я вас хотя бы до лавочки доведу. Присядете и отдохнёте.
А земля всё-таки не без добрых людей, — глядя в участливые глаза незнакомки, подумала я, встрепенулась и улыбнулась.
— Спасибо, но со мной, правда, всё хорошо. Простите, пожалуйста, я тороплюсь, — ответила я и поспешила вслед за Тимуром и его спутницей, пока они не скрылись из вида.
Понятия не имею, зачем слежу за Калининым. Может, я чего о себе не знаю и мне нравится испытывать невыносимую боль? Ведь каждый раз, когда парочка останавливается, чтобы поцеловаться, мне грудь словно прижигают калёным железом.