— Соня, я ничего не боюсь, — терпеливо произнёс Егор и даже чуть натянул уголки губ, чтобы казаться добрее. — Но я устал и хочу одиночества. И я бы назвал это паузой, но все знают, что пауза — это бред, чтобы успокоить совесть и нервы. Назову это честно: разрыв. Мы с тобой — больше не трахаемся. Ладно?
— Но… что я сделала не так? — по кругленьким красивым щекам Сони катились крупные искренние слёзы. Тушь, не смытая с вечера, сыпалась кусочками. И всё равно это было почти
— Что? — она схватила руку Егора и прижала к груди. Он ощутил её очень быстро бьющееся сердце, но опять-таки испытал… теоретическую жалось.
Это когда умом понимаешь, что впринципе человек достоин жалости, а пожалеть никак не можешь. Ну, сорян, я бездушное животное, вот так вот говоришь — и идёшь дальше.
— Да ничего не сделала. Просто больше я тебя не хочу. Никак.
— СКАЖИ! Скажи! Скажи… — вопила Соня, капая слезами, как ядом.
Егор чуть не пошутил на эту тему, но сдержался.
— Не ори. Я пытаюсь из последних сил, быть добрым к тебе.
— Скажи! ХВАТИТ меня жалеть…
— О-кей… уверена, что хочешь это услышать? Предупреждаю, ты обидишься.
— Нет! ГОВОРИ! — и так она орала, что выбора не оставила…
Егор собрал всё что было в голове в один концентрированный мякиш искренности, и преподнёс его на блюдечке.
— Ты, Соня… как пельмень, — вздохнул он и пожал плечами.
— Чего? — она тут же перестала плакать и отпрянула. Решила, что Егор шутит, хоть он никогда и не шутил особо, и хихикнула.
— Ну как тебе объяснить… Пока свежий — он хорош, прям самое то. А с утра… из холодильника… ни о чём. Разве что жарить. Понятно?
— Нет.
— Ну и что мне делать, если ты меня не понимаешь? — и Егор пожал плечами снова, а у Ивановой глаза даже не закрывались. Она не моргала, так и сидела, смотрела на своего любовника, иногда икала.
— У тебя так глаза высохнут. Моргни, — подсказал Волков.
Соня моргнула.