Она была старая, и изо рта у нее несло застарелым чесноком.
— Пустите, — просипел он, воздуху уже не хватало, боль внизу живота временами становилась невыносимой.
— Как же я тебя пущу? А проверить? — притворно удивилась дежурная.
— Пусти, оторвешь чего-нибудь, неровен час, — сказал Алексей Сергеевич. — Пусти, говорю. Пошли чай пить.
— Добрый вы, — дежурная отпустила и, потирая затекшую руку, бросила Алику. — Пшел отсюда.
Тот засеменил прочь, но до лифта не добрался, вынужден был свернуть к гардеробу и некоторое время приходить в себя. В зеркале плавало пунцовое лицо. Внутри все горело. Господи, да что же такое происходит, мысленно возопил он. За что? Ну почему я такой невезучий? Он не представлял, как теперь будет проходить вахту.
Вернее, очень хорошо представлял. Как вахрушки будут хихикать, прикрываясь ладошками, и тыкать в него пальцами. Но при всех они не решатся издеваться над ним. Но они могут каждый раз заводить его в кутузку для проверки! И уж тут они оторвутся. Пожаловаться? Сколько раз жаловались, и все равно их ощупывают как в концлагере!
Здоровый сон, твердил он себе. Мне нужен здоровый сон, и все будет в порядке.
Но с этого дня ничего не было в порядке. Даже сон.
Г Л А В А 4
ПЕРЕПИСЬ НАСЕЛЕНИЯ 1872 ГОДА
От надвигающейся бури сделалось абсолютно темно, всполохи были уже не отдаленными и безликими, а близкими и режуще белыми. Временами слышался гул, пока еще тихий, но с угрожающими нотками, начинавшими звучать все громче. Но все признаки надвигающейся стихии перекрывали вопли Семена, напропалую и без особого успеха ругавшегося с сельчанином.
— Говори где староста, нерусь поганая! — орал он невидимый в темноте.
— Староста йок, — отвечал вкрадчивым голосом такой же невидимый собеседник.
— Что значит-йок? По-русски говори, бесовская твоя душа!
— Йок-значит йок. Кончился.
— Помер что ли? А что ты в казенной избе делаешь? Вон и фонарь висит. Правда, не горит.
— Это не фонарь.
— А что же это, етит-вертит?
— Простой лампа.