— Мину… — начал я, но мой голос сорвался, я сглотнул вязкую слюну со вкусом водки и зубного налета и попытался еще раз: — Сейчас подойду!

Мой отделанный перьями халат и пушистые шлепанцы конечно же были подарком Эсси. Она устроила для меня вечеринку в день моего рождения в наш первый год, когда мы жили на чердаке в центре Детройта. Не так уж давно это было. Еще и трех лет не прошло.

Ночь оказалась для меня счастливой: я и впрямь обнаружил в аптечке непочатую бутылку водки между ибупрофеном и футляром от бритвы Эсси — единственным, что от нее осталось. Она бы это оценила, если бы могла хоть что-нибудь оценить. Этой бритвой она дорожила сильнее всего. Как я понял, Эсси видела в ней не просто лезвие, которым можно наносить порезы, а настоящее оружие.

Откупорив бутылку, я сделал большой глоток, снова поставил ее на место и сунул бритвенный футляр в карман пижамной куртки под халатом. Повернулся к двери, запахнул халат, ежась от вечного холода, и в последний момент вдруг решил прихватить с собой бутылку. В восемь шагов я пересек свою сырую однокомнатную квартирку и посмотрел в глазок.

— Тук-тук, — сказал я.

Парень снаружи оказался огромным, наверное футов шести с половиной роста, его черное пальто выглядело теплее, чем вся моя одежда, вместе взятая, а еще на нем были черные перчатки и черная шляпа-котелок. Не коп, это точно. Но и не Сара, если только она не выросла на полтора фута и не остригла волосы. У Сары, как и у Эсси, была роскошная черная, вьющаяся грива…

— Что? — спросил парень.

— Тук-тук.

Он так и застыл, уставившись на дверь, пока порыв ветра с озера Верхнего не осыпал его снегом. Очаровательное зрелище. Прекрасный молодой Эдип, стоящий в растерянности перед Сфинксом. То есть передо мной.

Наконец, он решился:

— Кто там?

— Вот именно, — ответил я.

Пауза. Растерянность.

— Вот именно, кто?

— Вот именно, это был мой вопрос!

Бедный Эдип. И ветер сильный. Я отхлебнул из горла, всем сердцем желая поделиться водкой с моим гостем, если только он убедит меня впустить его в дом.

— Пожалуйста, — взмолился он.

В парне не было ничего от копа, или мстительного родственника, или кого-то другого, кого я мог знать. Я открыл дверь. Он проскочил внутрь и замер, дрожа, посреди не слишком-то обставленной комнаты. А потом начал расстегивать пальто.

— Я бы не советовал, — сказал я. — Здесь не намного теплее.

Он с сомнением расстегнул еще одну пуговицу. Его макушка почти доставала до круглого, набитого дохлыми насекомыми плафона — единственного светильника в комнате, который я очень редко включал. Парень снял шляпу, и я не сдержал улыбки при виде его волос, черных и гладких, словно смола, с прилипшими ко лбу тонкими прядками. Как у маленького ребенка, взмокшего после прогулки.