– А мне ни к чему, – ответил тот спокойно. – Я ведь не художник, «красоты любой ценой» не ищу…

И чувствуя, что пришедший не очень-то ему верит, добавил:

– Ну, по крайней мере, я могу пока разглядеть и ваш крупный нос, и шрам на скуле. Интересно, кастетом или так, бутылкой?

– Бутылкой. Но это давно, еще в… – начал художник, и тут же остановился: если его нос действительно можно было увидеть сейчас, то старый шрам в этих сумерках не мог бы разглядеть никто. Он снова глянул на дверь, будучи изрядно озадачен и странным сторожем, и предоставленным ему выбором. Он даже почти не удивился, когда рядом хрустнула ветка и девочка лет восьми, непонятно откуда взявшаяся, весело сказала ему «Привет!» и села на скамейку рядом со сторожем.

– Еще один пришел? – спросила она старика.

– Он уже уходит, – ответил тот и погладил ее по голове.

Художник между тем продолжал водить лучом фонарика по барельефу, выхватывая из темноты каменные лица с закрытыми глазами. Потом он решительно выпрямился:

– Я войду туда.

– Как хотите, – сказал старик.

– Счастливо, – сказала девочка.

Ничего ослепляющего не произошло. Внутри маленького храма горело четыре светильника, они освещали небольшое возвышение у стены, противоположной входу. Пахло чем-то кисловатым, напоминающим человеческий пот. Около возвышения – или алтаря? – запах усилился, и, подойдя ближе, молодой человек заметил на алтаре цветы. Некоторые завяли, а некоторые засохли настолько, что едва не рассыпались в пыль от шума шагов. Однако ветка, лежавшая сверху, была совсем свежей. Правда, в свете факелов орхидеи не так впечатляли, как днем; художник вспомнил, что точно такие же продавали на станции – звезды ослепительно-белых лепестков с алым язычком в центре.

Стоило ради этого тащиться в такую даль? Он еще раз пробежал лучом фонарика по странному алтарю, на всякий случай поглядел в углах – там тоже было пусто – и заметил еще одну дверь, сразу за алтарем. Поспешно вскочив на возвышение и пройдя по цветам, он распахнул дверь… и оказался на заднем дворе храма. Внизу в темноте лежала долина, откуда он поднимался сегодня днем на эту гору. Едва заметная тропинка вела обратно вниз.

Художник захлопнул дверь и пошел по тропинке, подсвечивая себе дорогу фонариком и посмеиваясь над собственной легковерностью. Тропинка незаметно превратилась в проселочную дорогу, деревья расступились, открыв молодой месяц… а он всё шел, не замечая ничего, кроме светлого пятна, прыгающего у него под ногами и иногда забегающего вперед, но недалеко – батарейки садились.

И только когда впереди показалась неоновая надпись «BAR» – только тогда по-настоящему ощутил он прилив разочарования. Тонкий серп луны вспыхнул последний раз, как полоска света из-за неплотно задернутой шторы, и исчез за тучей.

В баре он попросил виски.

– Чистый? – спросил бармен, не отрывая взгляда от телевизора.

– Можете разбавить водкой, – зло сказал художник.

Бармен оглядел его с легким интересом, вынул две бутылки и смешал их содержимое в стакане.

– Смотрели храм?

– Да.