Фальер стиснул кулаки и еле сдержался, чтобы не выругаться; раньше он никогда еще не позволял себе такого в присутствии советников. В какой-то момент его осенило, и он резко спросил:

— Руосец разговаривал с вами, так? Это он сказал вам, что пора применить силу? Так?!

— Руосец знал, что говорит, — вызывающе ответил Гальбао. — Это решение избавило нас сразу от двух проблем: мятежа закованных и перенаселения Тонгвы. Я уверен, они еще не скоро решатся устроить подобное.

— Идиот! — не сдержался Наследник. — Я лишаю вас звания советника, Гальбао! Прочь с моих глаз! Если еще хотите применить силу, — отправляйтесь в ряды стражи Централа, сами увидите, к чему привела ваша глупость!

Гальбао только высокомерно поднял подбородок, обернулся и вышел. Фальер с ненавистью смотрел ему вслед.

— …Разрешите заметить, господин Фальер, — робко произнес Реньеро Зено, — господин Гальбао не совсем неправ… в кварталах бездушных после авиационной атаки царит мертвая тишина. Мои люди докладывают, что они убирают трупы. Я думаю, восстание можно считать подавленным…

— Погодите с выводами, — резко оборвал его Фальер. — И смотрите, чтобы никто не вздумал передавать новости в другие города…А, бесполезно! Такого не утаишь!

…Он был прав; к этому моменту кто-то уже сообщил в Вакию, Доченто и Тьерре о том, что мятеж в Тонгве подавлен, даже в подробностях описывалась авиационная атака и ее последствия; оттуда весть полетела в более далекие города. Аристократы ликовали, однако закованные сделались очень молчаливы и угрюмы.

В одном из разрушенных домов Тонгвы тем временем кричала и рвала на себе одежду обезумевшая Токо, жена Гваны; их младшую дочь, четырнадцатилетнюю горбунью, убило осколком снаряда. Осколок попал девочке в бок между ребрами и глубоко засел там; ее возможно было спасти, если бы они вовремя нашли ее, но они добрались до нее только уже в сумерках, когда она умирала от потери крови. Токо была с тех пор не в себе, и Гвана стоял рядом с телом дочери и смотрел в пустоту каким-то страшным взглядом, от которого у заставшего их так Теодато побежали по спине мурашки.

Однако Орсо Кандиано не тратил времени на жалость.

— Гвана, — сказал он, поймав бездушного за плечи. — Это нельзя так оставлять, понимаешь? Они убили твою дочку! Они убили ребенка!

— Да, господин, — без выражения отозвался тот; глаза у него остекленели.

— Нам нужна помощь, — продолжал Кандиано. — Возьми своего старшего сына, Гвана, и отправляйся в Вакию. Вы доберетесь туда меньше, чем за сутки, мы добудем лошадей. Расскажите, как погибла маленькая Макто!

— Да, господин, — повторил Гвана.

Старший сын его, впрочем, был в более решительном настроении, услышав о предложении господина Кандиано, он хищно оскалился.

— Пойдем, отец! Пойдем!

Теодато только поежился, наблюдая за ними. Он понимал, что Кандиано теперь движет одна-единственная Идея, вокруг которой собралось все его существо; от этой Идеи самого Теодато пробирала дрожь. Он знал и то, чего не знал здесь никто, кроме него.

Орсо Кандиано перестал быть прежним; многие люди теперь перестали быть прежними. Леарза предупреждал Теодато об этом. Какие-то изменения происходили у них в головах, и Теодато понимал, что даже он сам не избежит подобной участи, и все равно ему было страшно и не по себе.

Он не знал только, что Нанга, стоявший чуть позади него, угрюмо смотрел на Орсо Кандиано, а в мозгу у бездушного вертелись свои мысли. Эти мысли никогда еще не бывали столь сложными, как теперь; Нанга следил за Кандиано и все больше уверялся в том, что перед ним — не настоящий человек. Настоящий человек не будет так равнодушно смотреть на труп девочки! И господин Теодато как будто ничего не замечает. В один прекрасный день Кандиано нападет на господина Теодато, а тот растеряется и не сможет защитить себя. Он, Нанга, должен быть настороже: жизнь господина Теодато зависит от него.