Заключительные беседы
Аденауэр ушел с поста канцлера в апреле 1963 года после четырнадцати лет работы.
Дин Ачесон однажды заметил, что многие лидеры после ухода с поста ведут себя так, как будто они завершили большой любовный роман. Им трудно отделить себя от вопросов, которые занимали их дни; размышления об альтернативных вариантах действий заполняют многие часы и разговоры.
С Аденауэром все было иначе, и особенно так мне показалось во время моего последнего визита 24 января 1967 года, за три месяца до его кончины. Возраст не ослабил его. Он был особенно озабочен долгосрочными тенденциями развития Германии, а не сиюминутными проблемами. Он поднял тему, которая всегда присутствовала в его мыслях, но до сих пор оставалась для меня непонятной: эволюция того, что немцы думают о себе. Аденауэр сказал, что немцы были глубоко обеспокоенным и конфликтным народом не только из-за своего нацистского прошлого, но и, в более глубоком смысле, из-за отсутствия чувства меры или исторической преемственности. Развитие истории преподнесет немцам неожиданные события, на которые они могут отреагировать непредвиденным образом. Поддержание внутренней стабильности Германии может превратиться в вечную проблему.
На мой вопрос о том, удалось ли недавно сформированной большой коалиции между двумя ведущими партиями - ХДС и СДПГ - преодолеть присущее им отсутствие национального консенсуса, Аденауэр ответил, что обе основные партии очень слабы. Он задался вопросом: "Способны ли еще лидеры проводить настоящую долгосрочную политику? Возможно ли сегодня настоящее лидерство? СДПГ, сказал он, имеет только одного сильного лидера, Герберта Вехнера, который не имел права занимать пост канцлера из-за своего коммунистического прошлого. Более того, СДПГ была разделена между политическими тактиками справа и пацифистским левым крылом. Со временем это могло привести к тому, что партия склонилась бы к восточногерманским коммунистам (СЕПГ), советскому сателлиту Восточной Германии или даже к Советскому Союзу на националистической основе.
Что касается ХДС, собственной партии Аденауэра, то ее слабость заключалась в ее оппортунизме. Тогдашний канцлер Курт Георг Кизингер, который в 1966 году сменил непосредственного преемника Аденауэра Людвига Эрхарда, был способным оратором, но не столько сильным, сколько красивым и слишком озабоченным внешностью. Тем не менее, он был лучше Эрхарда, который, по мнению Аденауэра, был слишком "глуп" для должности канцлера, несмотря на его послевоенное экономическое волшебство. Когда я заметил, что более подходящим прилагательным было бы "слишком неполитичный", Аденауэр ответил: "Для политического лидера прилагательное "неполитичный" - это определение глупости".
Аденауэр был категоричен в отношении роли Америки в войне во Вьетнаме. Для него было непонятно, почему Соединенные Штаты так далеко ушли от арены своих основных интересов и почему теперь им так трудно вырваться оттуда. В ответ на мое замечание о том, что, защищая наших партнеров в Азии, мы заботимся о защите нашего авторитета как союзника на главном театре военных действий, он сказал, что хочет подумать над этим аспектом: "Не могли бы вы прийти завтра за моей реакцией?".
На следующий день он усадил нас так, что мы оказались лицом к лицу, и торжественно сказал: "Schau mir in die Augen [Посмотри мне в глаза]". И затем, возвращаясь к моим заверениям, сделанным накануне, он сказал:
Вы думаете, я все еще верю, что вы будете защищать нас безоговорочно? ... Ваши действия в последние годы здесь дают понять, что для вашей страны разрядка с Советским Союзом также будет главным приоритетом в кризисных ситуациях. Я не верю, что какой-либо американский президент будет рисковать ядерной войной от имени Берлина при любых обстоятельствах. Но альянс остается важным. Нас защищает то, что советские лидеры сами не могут быть уверены в этом элементе сомнения.
Таким образом, в остроумном резюме Аденауэр вернулся к теме нашей первой беседы, состоявшейся десять лет назад: двусмысленности, присущей ядерной угрозе. Но он также сформулировал другой ключевой принцип, к которому пришел за годы своей службы: решающее значение Атлантического альянса.
То, что начиналось как просьба об успокоении во время кризиса, превратилось в долгосрочное стратегическое восприятие. В своих последних словах, обращенных ко мне, Аденауэр подтвердил свою приверженность Атлантическому партнерству - даже выражая при этом сомнения по поводу сложности его реализации. Принимая стратегию, которая сдерживала Советский Союз в течение почти полувека, он понимал, что именно эта двусмысленность создавала сдерживание, на которое союзники Америки могли рассчитывать в своем развитии в рамках европейской политической структуры и в партнерстве с Америкой.
Традиции Аденауэра
Великое лидерство - это не просто преходящее ликование; оно требует способности вдохновлять и поддерживать видение в течение долгого времени. Преемники Аденауэра обнаружили, что принципы его формирующего видения были важны для будущего Германии. Это относилось даже к Вилли Брандту, который в 1969 году стал первым канцлером Федеративной Республики от СДПГ.
Брандт провел гитлеровские годы в изгнании, сначала в Норвегии, а затем в нейтральной Швеции. Будучи мэром Западного Берлина во время Берлинского кризиса 1958-62 годов, он проявил сильные лидерские и ораторские способности, которые укрепили его народ и помогли поддержать его моральный дух.
Заняв пост канцлера, Брандт вел себя в манере, отличной от традиционализма Аденауэра. Самое главное, он продвигал политику Ostpolitik, которая предполагала открытость коммунистическому миру при сохранении отношений Германии с союзниками. И президент Ричард Никсон, и я, как его советник по национальной безопасности, сначала были обеспокоены потенциальной эволюцией Ostpolitik в новую разновидность немецкого национализма, замаскированного под нейтрализм, с помощью которого Федеративная Республика могла бы попытаться маневрировать между Востоком и Западом.
Хотя некоторые направления внешней политики Брандта отошли от политики Аденауэра, он был достаточно привержен Атлантическому союзу, чтобы тесно консультироваться с Вашингтоном при любых переговорах с Москвой. В первую же неделю своего правления Брандт отправил в Вашингтон своего друга и советника по внешней политике Эгона Бэра. К нашему удивлению, Бэр подтвердил приверженность Федеративной Республики НАТО и продолжению усилий по объединению Европы, предпринятых в эпоху Аденауэра. Новый канцлер, сказал нам Бэр, будет координировать Ostpolitik со своими союзниками и особенно с Белым домом. В ответ на это Никсон преодолел наши предчувствия и принял меры в соответствии с заверениями Баха через процесс консультаций, организованный через мой офис.
Брандт сдержал слово Бахра. Разрабатывая образную политику в отношении Восточной Европы, особенно Польши, он начал переговоры с Советским Союзом об общих отношениях, а также о гарантированном доступе в Берлин. Эти переговоры были завершены в 1972 году при нашем содействии в рамках политики связей. Вместе с западными союзниками Брандт заключил соглашение о доступе в Берлин, которое оставалось неизменным до объединения.
В то время как Брандт сохранил приверженность Аденауэра к консультациям в рамках НАТО, он также развивал Ostpolitik с соседними народами на востоке. В 1970 году Брандт посетил Варшаву и посетил мемориал восстания в Варшавском гетто в 1943 году, где польские евреи боролись с нацистами, пытавшимися депортировать их в лагеря смерти, но были жестоко подавлены. Брандт совершил каждение перед мемориалом, возложив венок, а затем упал на колени.
Этот молчаливый жест, представлявший собой моральную основу послевоенного примирения Германии с миром, говорил сам за себя. Брандт, конечно, считал, что отношения ФРГ с Польшей имеют большое стратегическое значение, но он также описал их как существенное "морально-историческое значение". Это было продолжением приверженности Аденауэра к покаянию и достоинству - действительно, достоинство через покаяние.