— Как ты догадлива, моя дорогая. — Он подошел к сестре. — Что ж, люди не врали. Ты и впрямь замечательно расцвела.

— Твои слова мне лестны.

— Дьяволовы рога! Это хорошо, что мы так легко понимаем друг друга! Значит, небольшое путешествие, куда я намерен пригласить тебя, доставит удовольствие нам обоим.

— Но, милорд… — Шкипер удивленно вмешался в речь Стефана Блуаского.

— Ты, кажется, чем-то недоволен? — Граф резко повернулся в сторону капитана и хищно оскалился. — Говори, недоволен?

— О нет, что вы! — Мореход выставил перед собой руки. — Но, быть может, вы забыли… Я не хотел бы напоминать…

— Вот и не напоминай, — оборвал его племянник короля. — У тебя есть два часа, чтоб выкинуть за борт трупы и приготовить корабль к отплытию. Вино и продовольствие тебе доставят прямо сюда. Мы идем в Бристоль.

Лицо Михаила Аргира помрачнело так, будто слова монаха нашли в его душе живейший отклик.

— Как страшно жить в этом суетном мире, — повторил он и впал в молчаливую тоску, которую со стороны можно было принять за возвышенную задумчивость. Впрочем, всякий, кто знал в прежние времена топотирита палатинов, готов был побожиться, что ни возвышенная задумчивость, ни какая-либо иная ему вовсе не свойственны.

Могучий воин безмолвствовал, как сфинкс, внезапно позабывший разгадку собственной загадки. Он смотрел перед собой окаменевшим взглядом, боясь признаться самому себе, что единственным человеком, который мог обвинить его в убийстве юного Алексея Гавраса, была несравненная, восхитительная, нежно любимая Никотея.

Михаил Аргир чувствовал, как зашнурованный панцирь давит ему грудь, и потому намертво вцепился в верхний обрез пластинчатого жерла доспеха, стараясь оттянуть его, чтобы продышаться. Никто, кроме Никотеи, не знал, не догадывался и не мог догадаться о его планах.

Что же это получается? Она, почти не скрывавшая своего расположения к нему, вдруг предала его ни с того ни с сего. «Но она думала, что я мертв, — попытался найти хоть какое-то объяснение поступку воплощенного ангела грозный воитель. — Что это меняет? — ответил он сам себе. — Ровным счетом ничего. Она предала меня, живого, и предала память обо мне, обвинив мертвого, тем самым лишая возможности если не оправдаться, то хотя бы сказать слово в свою защиту… Этого не может быть, — прошептал он. — Может». Эта мысль обожгла его, точно удар плетью. И он заскрипел зубами, словно пытаясь разгрызть каждый звук отныне ненавистного имени.

— Благородный господин собирается в Херсонес? — покончив с возвращением украденного и ограблением мертвых, поинтересовался святой отец.

— Не сегодня, — с трудом справляясь с навалившимся удушьем, выдавил Михаил Аргир. — Но я доведу тебя почти до самого города, если желаешь, можешь сесть на второго коня.

— О, это мне не по чину! Вот мул бы… А на таком-то я и не удержусь, поди.

Аргир пожал плечами.

— Если благородный господин позволит, я пойду у стремени.

— Как знаешь, — задумчиво кивнул всадник, — но не отставай.

«Воистину встреча с этим монахом — небесный знак! — думал он. — Ведь, по сути, убил я этого несчастного мальчишку случайно, не со зла. Ну что мудрить — убил. Так получилось. И с той поры беды, пусть не смертельные, но все же опасные преследовали меня вплоть до сегодняшнего дня.

Выходит, я смыл вину? Нынче я творю лишь добро. Я защитил рыбарей, которые приютили меня, я щедро заплатил беднякам, поделившимся со мной своей нищенской кашей. Я спас этого монаха от грабителей. И Господь жалует меня откровением. Ведь проедь я мимо или же задержись ненадолго, к вечеру я был бы уже в Херсонесе. И не просто в Херсонесе, а во дворце архонта, где всякий узнает меня и в лицо, и по голосу, даже и по поступи. Этак, глядишь, следующего утра тогда уж и не увидеть бы!