— Так бы ты мог разговаривать с какой-нибудь пастушкой.

— Честно говоря, не вижу особой разницы. Под платьями у них одно и то же, а платья на них те, которые мы же им и покупаем.

— Что же мне теперь делать? — внезапно теряя запал, с тоской спросил герцог.

— Ну, если в изящной словесности вы, прямо скажем, сваляли дурака, то, видимо, следует показать, что вы — настоящий рыцарь.

— Да, ты прав. Я устрою турнир в ее честь и одержу победу.

— Скорее всего это будет восхитительно, — делая несколько больших глотков, проговорил оруженосец. — Можете также отправиться в Святую землю — это еще больше приблизит вас к предмету обожания.

— Не богохульствуй!

— Да упаси меня Бог! Я лишь толкую о том, что, покуда съедутся рыцари, покуда вы сокрушите их всех, наша добрая императрица уже будет рыдать, вспоминая вас, где-то в Лондоне, или уж как там называется их столица.

— Да, пожалуй, ты прав. Ну так что, что же мне делать?

— Ах, мой принц, что вам делать? — Гринрой поставил кубок и вновь облизал пальцы. — Я бы на вашем месте попробовал пулярку, как я ее пробую на своем…

— Да что ты все о еде?

— Да, кстати, о еде. Рассказывают, что почтеннейший батюшка императора Карла Великого в этих самых местах совершил преотменный рыцарский подвиг. Тут прежде, говорят, обитало чудовище с львиной мордой и длинным отравленным хвостом. Это порождение адской бездны постоянно требовало себе девиц, насколько я могу догадаться, с целью их поедания. И вот этот самый батюшка отыскал логово этого, ну, вы понимаете кого, и, обнажив свой меч, немедленно доказал ему, что он — не девица.

— Кто?!

— Оба. Но победил все же папенька Карла Великого. Правда, вероятно, ему тоже досталось, ибо, как сказывают, отделив хвост от головы, он со злости зашвырнул его в реку. С тех пор в ней такая тухлая вода.

— Ну и к чему ты мне это рассказал?

— К подвигам, к чудовищам, к девицам… Да к хорошему аппетиту, черт возьми!

— Прекрати чер… Ты что же, хочешь сказать, что мне следует спасти девицу от чудовища?

— Я хочу сказать, что, если вы сейчас не отведаете пулярку, вам останется только слушать мои рассказы о том, насколько она была вкусной.

Он лежал на песке, вцепившись намертво руками в какую-то снасть, все не решаясь отпустить ее и не веря в спасение. Когда во время крушения дромона он вдруг увидел падающую сверху рею, то понял, что его последний миг настал, и все же выставил руки, надеясь уберечься от страшного удара. Что было дальше, он помнил смутно — волны, волны, волны. Он то и дело задирал голову, чтобы оказаться выше мутной зеленой жижи и вдохнуть необычайно сладкого в этот миг воздуха. Но волны не кончались и не кончались, а силы, как он вдруг с ужасом осознал, были на исходе. В какой-то миг он потерял сознание и соскользнул с мокрого бревна, только и успев намертво вцепиться в порванную снасть. Холодная вода привела его в чувство, но сил вновь забраться на спасительный обломок уже не было. И все же провидение было на его стороне. В очередной раз теряя сознание, он почувствовал, что вода едва закрывает плечи, а затем в бурунах прибоя показался берег. Теперь он лежал, не в силах надышаться и все еще не веря в чудесное спасение.

— О, погляди, — услышал он где-то неподалеку, — еще одного выкинуло.