— Скоро, уже совсем скоро, — сквозь зубы цедил валлиец, указывая принцу Стефану куда-то вдаль. — Сейчас там за холмом будет пустошь. Нам ее надо проскочить как можно быстрей. Оттуда до моего замка не более трех миль. Дорога там плохая, вряд ли рутены сунутся.
— Это хорошо, что плохая, — пробормотал Стефан.
Лес закончился внезапно. Тропа поднималась в гору, все выше устремляя к темному небу верхушки деревьев. И вдруг чащу будто обрезало. Вниз с холма тянулась открытая равнина, на которой множеством огней переливался широко раскинувшийся военный лагерь.
— О, проклятие! Не успели.
— Может быть, попробуем? — разглядывая неприятеля, тихо произнес Стефан Блуаский. — Ночь, темно. Если быстро, то могут и не заметить.
—
—
—
— Можем и попробовать. — Валлиец, придерживая коня, начал спускаться с холма, и вдруг ночь взорвалась дикими гортанными криками и улюлюканьем всадников аланской кавалерии. Валлиец обернулся к ближайшему воину Стефана и вырвал у него копье.
— Это те самые сарацины! — с клекотом проговорил он. — Уходите, принц, я их задержу! Скорее, скорее, вы еще можете спастись!
Боевой клич «Фри вей» несся над равниной, одинокий рыцарь скакал в гущу «неприятельских» всадников, геройски потрясая копьем. Но в голове его звучало совсем другое.
—
—
Вопреки ожиданиям Михаила Аргира, появление его среди воинства рутенов не слишком удивило дружинников. Выяснив, что новичок, даже среди рослых варягов казавшийся верзилой, едва может связать три слова на их языке, гридни быстро сыскали меж своих одного витязя, который в прежние годы в Корсуне служил и ромейский говор разумел.
Объяснение Аргир придумал на ходу, да и не было у него времени для долгих раздумий. Рассказ о том, как, сослужив у булгарского каана службу, решил он вернуться домой, да неловко в озеро оступился, вполне удовлетворил новых собратьев по оружию. Как говорится, сослужил, так сослужил, а теперь новая служба пойдет. Уж больно велико было у всех потрясение от ночной прогулки в глубь озера и не менее странного утреннего из той глыби выхода, чтобы зачем-то в голове держать этакие пустяки. И потому стал Михаил Аргир Михайлой Китежанином, и с радостью был принят одним из Мстиславовых бояр к себе в отряд.
Знатный ромей не слыхивал пословицы «близок локоть, да не укусишь», но смысл ее понимал отлично. Стараясь не попасться на глаза кому-либо из тех, кто знал его в лицо, он держался в гуще дружинников, окруженный сотнями зорких глаз и крепких рук. Никотея была совсем рядом. Он несколько раз видел ее украдкой, но подойти так и не смог. Злость клокотала в нем, точно кипящая вода в закрытом котле, не имея выхода и грозя взорвать его сердце.
Потому Михайло Китежанин был хмур, нелюдим и мрачен. Так дальше продолжаться не могло. Месть должна была свершиться, и свершиться как можно скорее. Нападение на шатер севасты он наметил на ночь, когда в лагере все уснут. Незамеченный дружинниками, Михаил отдалился от костровища и, стараясь не привлекать внимания, мерной поступью человека абсолютно спокойного и уверенного в том, что он делает, отправился в сторону шатра предательницы.
«Этой ночью решится все». Он поднял глаза к небу, точно спрашивая у звезд ответа на незаданный вопрос. В черном небосклоне, будто стрела, выпущенная из лунного полумесяца, висела пламенеющая далеким огнем летучая звезда. «Комета предвещает беду, — вспомнилось ему. — Кому предвещает она беду? — спросил он себя. И ответил сам же: — Конечно, Никотее. Кому ж еще!»
Он был совсем рядом с местом, когда в лагере вдруг завыли сигнальные рожки, с гиканьем и посвистом рванулись в сторону чернеющего вдали леса аланские всадники, служившие, как и сам он нынче, князю Мстиславу, а еще чуть позже отовсюду послышался гул ликования, точно после великой победы.
— Что произошло? — поинтересовался Аргир, на удачу, совсем рядом увидав давешнего знакомца-херсонита.