Очень разные и победители-стихотворцы: Оксана Васякина — 1-е место («Для меня поэзия — то, что меняет представление о поэзии»), Александра Шалашова — 2-е место («Никого у нас не было, только мы, а теперь — одна память»), Антон Азаренков — 3-е место («Когда с неба вопросительно промычит сирена, / нужно будет отвечать за слова, / многочисленные слова — / отвечать не словами»).
А что общее: тяга к свободе, энергия противостояния повседневности, выяснение отношений с миром и самим собой. Так и бывает у молодых — но у каждого свой способ расстановки букв.
Наша благодарность южнокорейской компании
Александр Архангельский
Эпоха у нас прагматическая, приходится отвечать на неприятные вопросы, которые когда-то казались неприличными. Например, а стоит ли читать эту книгу? И если да, то зачем? Пожалуйста, по пунктам. Увы, в этом есть своя логика. Писатели предельно жёстко конкурируют за свободное время читателей: мало написать неплохо и даже хорошо, нужно что-то ещё. Либо полный блеск и восторг. Либо глубина, которая не снилась предшественникам. Либо густой материал. Либо прорыв в литературное будущее.
Когда речь заходит о сборнике работ молодых авторов, победителей третьего сезона премии «Лицей», само собой приходит слово «поколение». Как же! Мы ведь встречаем новое — славное, с большим будущим — писательское поколение. В ход идут готовые сравнения: Ахматова родилась в 1889-м, Пастернак — в 1890-м, Мандельштам — в «девяносто одном ненадёжном году», Цветаева — в 1892-м, Маяковский — в 1893-м. Лидеры новых генераций рождаются подряд, вот и сегодня…
На самом деле поколения в литературе складываются редко и почти случайно. Вот примеры — вразброс. Никакого поколения «семидесятников» в ХХ веке не было, как ни подталкивали критики навстречу друг другу Руслана Киреева и Людмилу Петрушевскую, Анатолия Кима и Александра Вампилова. А предвоенное поколение — «сороковые, роковые» — было. Да, потом они пошли разными путями, Слуцкий очень далёк от Самойлова, а Самойлов — от погибших ифлийцев. Но всё-таки они похожи на писательское поколение. А что такое генерация 1990-х — неясно. А шестидесятников особо и представлять не надо; все, кажется, в курсе.
При этом в состоявшееся поколение, как в детскую песочницу, берут не всех ровесников: «а вас с ребёнком здесь не стояло», как написал Андрей Вознесенский. Великий русский писатель Владимир Маканин был 1937 года рождения. И переводчик, филолог, религиозный мыслитель Сергей Сергеевич Аверинцев — тоже 1937-го. Но кому придёт в голову включать их в славные ряды шестидесятников, в отличие от Битова, Ахмадулиной или Эдуарда Успенского, их одногодков? Маканин и Аверинцев совсем другие, слеплены из другого теста. Не поколенческого.
Вывод из этого прост. Книгу, которую вы держите в руках, нужно читать. Но совсем не потому, что в ней представлено новое поколение русских писателей. Авторы, которых ищет и находит премия «Лицей» вот уже три сезона кряду, никакого поколения (пока) не образуют. А сложится ли оно, или это будут личные, отдельные пути — Бог весть. Зато и премия «Лицей», и этот сборник дают нечто более важное. Они знакомят с яркими индивидуальностями. С людьми, которые идут в литературу своими неповторимыми путями. Дают чувство новой литературной энергии. И дарят удовольствие от подлинности. Честное слово, это немало.
Некоторые из победителей предшествующих двух сезонов уже вполне писательски сложились и подтвердили «лауреатскую» репутацию — вспомним хотя бы лауреата первого сезона, прозаика Евгению Некрасову, чья яркая «Калечина-Малечина» в 2019-м вошла в короткий список «Большой книги» и стала частью полноценного литературного пейзажа. Без скидок, авансов и отеческого похлопывания по плечу. Кто-то продолжает искать себя, но так сильно, так мощно, что с изумлением следишь за этим поиском. Недаром в слове «сезон» звучит сериальный отголосок: премия удерживает внимание аудитории, как хороший сериал, не отпуская, сохраняя интерес, выводя на сцену новых и новых героев.
Кто же вышел на неё сейчас, по итогам третьего сезона? Прозу, прямо скажем, читают больше и охотней, но начнём с поэтов; споров в этой номинации (открою тайну совещательной комнаты) было меньше, чем в разделе прозы, где у большинства финалистов был шанс войти в итоговую тройку и консенсус был достигнут не сразу.
Лауреатом стала Оксана Васякина, родом из Усть-Илимска, живущая сейчас в Москве. Она давно известна в литературном кругу. Впрочем, и шире — тоже. Васякина демонстративно, резко разрывает с убеждением, будто русский стих предпочитает классические формы. Вопреки тому, что говорят поэты старших генераций (и особо непреклонно — Александр Кушнер), Васякина дышит стихами как хочет, затягивая в поэзию низовые темы, взламывая и заново собирая ритмы. Что-то есть в её стихах от силы раннего русского рока — я говорю не о поэтике, скорей об интонации.
Разрывает Васякина и с представлениями о границе «поэтического» и «прозаического», о природе «женского» начала в словесности, о гендерном статусе в целом. Её принципиальный феминизм — не хипстерский, не игровой; это убеждение, вызревшее и переведённое на современный поэтический язык. Но если бы она лишь разрывала, отказывалась, преодолевала, а не создавала, утверждала, предъявляла опыт, то её стихи не вызывали бы такого отклика. А отклик есть. И отвержение, и приятие сопровождают публикации и выступления Васякиной; она одна из немногих поэтов (поэток?), чьи стихи прорываются к новой аудитории и завоёвывают её.
Занявшая второе место Александра Шалашова тоже работает с вольными ритмическими конструкциями, тоже отходит от привычного размеренного и как бы уснувшего стиха. Но отходит, как бы сказать, деликатней и мягче; впрочем, она и вообще — мягче. И в картине мира, и в интонациях, и в словах, сквозь которые просвечивает лёгкая (опять же, в её мире почти всё лёгкое) ностальгия:
Ставший третьим поэтическим лауреатом смолянин Антон Азаренков не боится быть куда классичней. Нет, он тоже предпочитает свободный стих, тоже втягивает в лирическую воронку самые разные сюжеты, от бытовых до бытийственных. Но при этом сам его тон, сам его внутренний ритм соотнесены с опытом ближайших предшественников. И это не традиционализм — просто литературные обстоятельства переменились. Если большинство твоих ровесников работает на грани слома, значит, слом и стал традицией. А обратиться через голову эпохи к высокой норме — всё равно что переступить через конвенцию, проявить ту поэтическую волю, без которой успеха не будет.
Кстати, случайная, но важная параллель: не попавшая в итоговую тройку, но заслужившая особого упоминания жюри Снежана Каримова тоже пишет в своей повести «Идущие полем» о детской травме, которая связана с верой родителей. Её героиня растёт в семье, где мать, разочарованная в жизни, ищет выхода из тупиков среди старообрядцев, и дети расплачиваются за материнский страх и материнскую растерянность. А ставший первым «прозаическим лауреатом» Павел Пономарёв из Рубцовска Алтайского края открывает подборку рассказов историей бегства автобиографического (как минимум тесно связанного с автором) героя — из шумного мира, где человек теряет себя, в глушь, где он себя находит. А может быть, и не вполне…
Значит ли это, что всё-таки есть очевидные пересечения и выстраивается общий поколенческий сюжет? Иногда начинает казаться, что — да, выстраивается. Скажем, прозаики, вошедшие в финал «Лицея», довольно часто пользуются схожими приёмами и следуют общим трендам. Во многих текстах — в том числе включённых в эту книгу — поперёк торжествующего модерна возникают стилистические «ходы» советской прозы — и «деревенщиков», и трифоновской школы. И это не вторичность, не повторение задов, а свободное литературное решение.
Ещё один повод для сомнения в начальном тезисе статьи — характерное распределение литературных сил. Словно кто-то властно поделил писателей по группам: либо яркая словесная игра, либо глубоко освоенный жизненный материал. Обычно бывает иначе; хитросплетение фабулы и сгущение стиля сочетаются с погружением в современность, в те пласты действительности, которые не проработаны предшественниками. А здесь — ставка на слово как таковое расходится со ставкой на рассказ о неизвестной части нашей жизни.
Считать ли использование узнаваемых ходов позднесоветской прозы и расхождение по стилистическим полюсам — общим поколенческим признаком? Стоят ли за этим отчётливый литературный выбор, демонстративная ориентация на прошлое и установка на безыскусность как приём? Нет. Потому что причина — в другом.