Одет он был в длинный, лишь немного выше колен, двубортный приталенный пиджак тонкого сукна. Сюртук, выплыло откуда-то из закоулков памяти. Это называется сюртук. Шёлковая рубашка, белоснежный воротничок которой выглядывал поверх элегантного галстука. Уголок платка из нагрудного кармана – ослепительно белый. Картину дополняли полосатые узкие брюки и штиблеты.

Но самым примечательным было лицо: чуть удлинённое, нос с горбинкой, румянец на щеках. Русые ухоженные усы органично переходили в аккуратные бакенбарды, не слишком густые, но пушистые. Круглые глаза смотрели на Сосновцева внимательно, со смешанным выражением интереса и чуть прикрытого узнавания. А весь облик будто сошёл с портрета дворянина дореволюционной эпохи.

На голове мужчины красовался шёлковый цилиндр, в руках он вертел тонкие лайковые перчатки.

– Вы что-то разыскиваете? – повторил свой вопрос незнакомец. – Или кого-то?

Но тут в Андрея словно бес вселился:

– А вы, случаем, не в театре играете? В пьесах Чехова не участвуете?

– Вы кого имеете в виду? – вздёрнул бровь собеседник. – Если Антона Чехонте, то что ж – достойный драматург. Недавно давал в Москве премьеру – «Вишневый сад». Я ездил, смотрел, хотя завзятым театралом себя не считаю. Но ваш намёк на актёрство мне неприятен. Или я похож на лицедея?

– А на концерты Петра Ильича не ездили? – елейным голосом продолжал Сосновцев. Он понимал, что ведёт себя по-дурацки. Как полный идиот ведёт себя, прямо скажем. Но ситуация складывалась настолько фантастично, что ничего с собой поделать не мог.

– Мне не нравится ваш тон, сударь, – надменно проронил «чеховский персонаж» и вздёрнул теперь уже не только бровь, но и подбородок. – Потрудитесь объяснить, что вы хотите этим сказать?

– Ну, блин, воще! – сорвался Сосновцев. – Вы тут что, совсем с ума сбрендили?! В небе – дирижабли, шмотка, будто театральный реквизит, мужики траншею роют, так будто только сошли с картины Репина… Вы в какие игры играете, а?

– Не понимаю, причём здесь блины. Однако должен вам заметить, сударь, что порядочные люди так себя не ведут. Тем более, в незнакомом месте. Так ведь? Вы пока не понимаете, куда попали?

– Отчего же, очень даже понимаю, – шутовски раскланялся Андрей. – В ба-ла-ган! Да-да! В балаган. А вы тут все – шуты!

– Вы переходите все границы дозволенного, сударь! – воскликнул незнакомец. Щёки его заалели, бакенбарды воинственно встопорщились. Он принялся лихорадочно натягивать перчатки.

Ого! – несколько охолонул Андрей, – уж не собрался ли этот ряженый броситься врукопашную? А мужчина тем временем принял боксёрскую стойку.

– Знаете, что такое аглицкий бокс, сударь? Придётся поучить вас манерам, коль больше некому…

Сосновцев слегка опешил. Он был выше, мощнее, тяжелее соперника. Принимать усача всерьёз как-то не получалось. Но накопившееся нервное напряжение требовало выхода. Не просто требовало – аж пищало! Что ж, дядя, держись! Он поднял руки и… в следующий миг от хлёсткого, точного удара в челюсть подкосились ноги. Перед глазами поплыло, уши словно заткнули ватой, и через эту вату, заглушающую посторонние звуки, быстрым перестуком слышался собственный пульс. Сосновцев отпрянул, тряся головой как лошадь, пытаясь прийти в себя.

А противник бойко подпрыгивал на месте, держа высоко поднятые кулаки. Он был заряжен энергией и желанием врезать чужаку ещё разок.

В спортзале, куда Андрей ходил регулярно, умелые ребята тренировали приёмы рукопашного боя. Они не уставали повторять – у боксёра сильные руки. Не пытайся его перебоксировать, он постоянно тренирует свои двойки-тройки и выбрасывает их на автомате. Слабое место боксёра – ноги. Ноги у него только для передвижения…

Ах ты, Тайсон недоделанный! Вот так, значит? Кулаком в морду, да?!

Андрей пошёл на сближение, выманивая противника на себя, но в последний момент резко присел, нырнул под его руки. А следом, с поворотом, резко подсёк опорную ногу. Незнакомец, начавший движение, рухнул лицом в булыжную мостовую. Однако не разбился – сгруппировался, перекрутился, подпрыгнул мячиком. Миг, и он снова на ногах.