Среди ночи я просыпаюсь от ставшего непривычным в последние дни тепла. Я укрыта уже заснеженным плащом Убийцы, а сам он лежит рядом, подложив свою руку мне под голову, согревая меня. Отпрянуть бы, оттолкнуть его и… замёрзнуть насмерть? И я ничего не делаю, продолжаю лежать рядом с человеком, посланным убить меня, а он согревает остатки жизни внутри моего тела.
Почему это вдруг стало так важно, важней всего? Я вижу, что она умирает. Да и сама она понимает, что её борьба, скорее всего, будет ею проиграна, но продолжает упорствовать, хотя куда проще было бы лечь и сдаться — замёрзнуть этой ночью, уснуть и не проснуться больше, никуда не идти, не испытывать ту боль, что ей приходится нести и в своём сердце, и в своём теле. И это молчаливое, смиренное упорство покоряет.
Я подхожу чуть ближе — усилившийся снег нежно укрывает её белым саваном, шепчет ей что-то, наверное, уговаривает остаться, уж он-то о ней позаботится. Я подхожу ещё ближе, снимаю свой плащ и укрываю её. На миг мне даже показалось, что она уже не здесь, но маленькая жилка на шее продолжает пульсировать — жива. Я ложусь позади неё, в снег, укрывший подстеленные еловые лапы, и осторожно, чтобы не разбудить, просовываю свою руку ей под голову, а свободной рукой обнимаю её за плечи. Я не дам тебе замёрзнуть, слышишь? Не вздумай сдаваться. Последний дракон на этой земле должен выжить, слышишь?
3
Наутро Убийца будит меня, предлагая что-то в своей фляге. Я делаю глоток, и горло обжигает крепкий алкоголь. Я пытаюсь вернуть ему флягу, но он заставляет меня сделать ещё пару глотков. Ни он, ни я не говорим ни слова. Я снова пью, потом кашляю, по телу начинает разливаться едва заметное тепло. Я встаю, отряхиваю плащ. Я готова продолжать свой путь. Убийца молча идёт за мной. Зачем? Не в силах убить, хочет удостовериться, что я умру сама? Я оборачиваюсь, чтобы спросить об этом, но человеческие ноги изменяют мне, подкашиваются, и я падаю… упала бы, но Убийца подхватывает меня, стремительно и бережно, с тревогой — она только в его глазах, лицо абсолютно спокойно — ловит мой взгляд и, убедившись, что всё в порядке, ставит меня на землю. И тут я понимаю, что накрепко связывает нас и что не позволило ему спустить стрелу. Смотрю в глубину его чёрных, словно драконья кровь, глаз и всё понимаю…
Она смотрит на меня так, что становится не по себе. Не знаю даже, как и описать, но так на меня ещё никто и никогда не смотрел. Ни в маске, ни без неё. Я чуть отстраняюсь. Её губы дрогнули, будто она хотела что-то сказать, но в последний момент передумала. По её щекам бегут тихие серебряные слёзы, будто это вовсе и не слёзы, а ночной снег тает на ресницах. Она делает шаг и обнимает меня, прижавшись ко мне всем своим существом, озябшим и измученным, но всё равно прекрасным древней красотой и величием. Я замираю в нерешительности, и прежде, чем успеваю ответить, она отстраняется и протягивает мне руку.
Мы продолжаем её путь вместе, так и не сказав друг другу ни единого слова.
На равнине бушует холодный осенний ветер, полощет наши плащи в сером воздухе, обжигает лица и ладони.
— Нам туда, — она указывает на гряду холмов, прозванных Чёрными скалами. Не такие уж и скалы, но чёрные, да. Чтобы их преодолеть, да ещё и в её состоянии, понадобится день, не меньше. Мы пересечём равнину, но перед подножьем придётся заночевать.
— Что там? — спрашиваю я, пытаясь припомнить на картах этой местности что-то кроме озера и небольшого ельника за холмами.
— Внизу, у озера, живёт тот, кто сможет исцелить меня. Драконий лекарь. Больше это никому не под силу.
Я вспоминаю что-то такое, какую-то не то сказку, не то легенду про человека с особым даром — исцелять драконов. Я киваю, и мы продолжаем путь.
Идём мы с каждым часом всё медленней, силы покидают меня, приступы кашля настигают всё чаще, становятся мучительней, превращая и без того болезненные вдохи в пытку. Я уже практически ничего не чувствую, лишь холод, боль, и его руку, надёжную и тёплую. А ещё — надежду, отчаянную и ослепительную, с новой силой во мне разгоревшуюся. Последний дракон не умрёт. Последний — не умрёт.
Мы устраиваемся на ночлег у подножия чёрных холмов, разводим костёр. Смутное чувство опасности, зародившееся во мне с заходом солнца, усиливается. Она устраивается подле меня, закутанная в два плаща, и моментально засыпает, полусидя, положив голову мне на грудь. Я аккуратно провожу ладонью по её золотым волосам, и она открывает глаза.
— Спи. Всё хорошо. Теперь всё будет хорошо, — говорит она с такой уверенностью, что не верить этому очень сложно, но моё чутьё и моя тревога сильнее. Я киваю ей, но сам остаюсь сидеть, прислонившись к холодному каменному боку Чёрных скал. Что-то близится, я чувствую это, а чутьё никогда ещё меня не подводило.